"10 мая.
Мои чертовы волосы слишком отросли, челка закрывает глаза, и приходится ее постоянно убирать. Ха. Наверное, если попросить, Даичи притащит мне целую уйму заколок. Он похож на буйно помешанного. Они там не проводят проверку или у них это что-то вроде нормы? Все эти шинигами просто сумасшедшие. И он не лучше. Даже хуже, намного. Наверное, если бы он это прочитал, то разозлился. Или наоборот расстроился? Как обычно бы стиснул зубы, шипя что-то вроде "ты не он". А потом бы влепил мне пощечину в лучшем случае. Больной ублюдок. Почему я вообще представляю его реакцию. Это все похоже на затянувшийся розыгрыш. Не станет взрослый человек держать кого-то взаперти так долго. Неужели никто даже внимания не обратил, или они вообще руконгайцев за людей не считают и у них принято держать таких как я в качестве домашних питомцев? Хах, это даже почти смешно. Не думал, что смогу найти что-то веселое в сложившейся ситуации, но, похоже, можно привыкнуть ко всему."
Парень с улыбкой закрыл тетрадку, цепляя ручку к обложке и откладывая все в сторону. Как давно он решил записывать свои мысли в дневник? Судя по проставленным числам, чуть более месяца назад. А, значит, он находится здесь уже более двух месяцев. Обычно его записи были более содержательными, частенько там до мельчайших подробностей были описаны слова и действия, пережитые эмоции. Но он не писал уже несколько дней, поэтому решил оставить хотя бы пару слов о происходящем с ним. Так легче осознавать, что с тобой, анализировать поведение и делать выводы. Ну и это порядком отвлекало. Он взял в привычку писать, сидя во дворе дома, там была такая прекрасная лавочка под деревом, что он просто не мог ее пропустить. А еще открывался вид на очень красивые цветы. Это место его успокаивало, он даже почти чувствовал себя свободным и защищенным, кожей ощущая дуновения ветра и вдыхая запах цветов. Такие одинокие часы были лучшими в его новой жизни. Он уже давно не пытался сбежать, весь дом был окружен какими-то невидимыми стенами, он не мог через них прорваться, как бы ни старался. Поэтому оставалось только сидеть под деревом, дыша полной грудью и делая записи в свой импровизированный дневник. Или перечитывая предыдущие, обдумывая каждое слово. Иногда ему казалось, что он снова проживает каждую ситуацию, слышит все, ощущает.
Вот он, впав в истерику, бросает чашку прямо в лицо своего надсмотрщика, он спокойно уворачивается, и на стене за ним образовывается коричневое пятно, а осколки со звоном разлетаются в разные стороны. На следующий день там будет чисто, а у него будет новая кружка. Но он этого еще не знает, поэтому вздрагивает, когда его в очередной раз называют чужим именем, и со всем пылом пытается объяснить, что он никакой не Кьеширо, что он Минори, и не знает, о чем говорит этот сумасшедший. За что получает звонкую пощечину. Щека горит, а из глаз вот-вот готовы сорваться слезы. У него больше нет сил, он не собирается терпеть добровольное заключение. Поэтому он бьет по тянущейся к нему руке, не слышит извинений. Он ничего не слышит, кроме стука в висках. Подросток ненавидит этого несуразного, широкоплечего мужчину. Он слишком сильный, слишком мощный на фоне тощего тела Минори, но ведет себя просто неадекватно. Пытается заботиться, тут же срываясь на крик. Бьет, сразу же начиная извиняться. И твердит постоянно одно и то же. Он ненавидит этого психа каждой клеточкой своего тела, о чем не преминул ему заявить. Пощечины не последовало. Как и других ударов. Его просто скрутили и насильно увели в его комнату, заперев там и дав "время подумать".
Брюнет тихо вздохнул. Каким же он был идиотом. Слишком импульсивен, слишком непримирим. Сейчас он это понимает. А тогда всеми силами старался довести шинигами до ручки, надеясь, что его выкинут туда, откуда взяли. Обратно в его 30й район, к старым знакомым и приятелям. Друзей у него никогда не было, как и нормальной семьи, поэтому никто и не стал искать. Но он все равно хотел туда вернуться. Просто чтобы снова почувствовать себя живым, почувствовать свободу. Наверное, многие бы осудили его. Здесь был рай, стоило только вести себя спокойно и быть более покладистым. У него было все, чего он только мог захотеть. Еда, новая одежда, просторная комната, большой дом и шикарный двор. Любой предмет, стоит только попросить. Он бы ни в чем не нуждался. Но он так не мог. Жить в золотой клетке. Он пытался вырваться, раскачивал клетку. Но она оказалась прочнее, а надзиратель суровее.
Минори перевернул несколько страниц назад. Вот она, запись от 16 апреля. Он бы совсем не хотел даже вспоминать события того дня, не то что переживать их заново. Но взгляд предательски уперся в размытые иероглифы. В тот день он узнал многое о своем мучителе. Например, тот был геем. Нет, подросток не нашел каких-то сопливых писем или дневничка давностью в сто лет, где описывались пристрастия к лицам своего же пола. Он наткнулся на коробку с разномастными вещами. Там были какие-то заколки, несколько клочков бумаги, вроде, записки, письмо, несколько фотографий, какие-то книги. На фотографиях этот самый Даичи был с каким-то мужиком. Они оба выглядели довольно счастливыми, а второй до неприличия был похож на женщину. Разве что у него торчал кадык, и грудь была плоской. И он был похож на Минори. Но то, что его надсмотрщик гей он понял не из-за этого. Да, его выебали. Абсолютно жестоким образом, изначально избив. Просто шинигами застал своего узника, копающимся в этой заветной коробке. Начал кричать. Слово за слово, как обычно бывает, брюнет завелся, в приступе истерики поддался желанию вредительствовать и порвал пару фотографий, все остальное содержимое коробки высыпав на пол комнаты. За что и был избит, хрипел и давился кровью из носа и рассеченной губы. А в последствии был трахнут прямо на этом же полу. Не сказать, что он был рад. Но после нескольких раз стал относиться к этому спокойнее. Все равно Даичи был сильнее него, старше, опытнее, больше, они просто не могли тягаться. И он стал поддаваться. Постепенно перестал рыдать. И предпочел просто не упоминать об этом пристрастии блондина.
Тетрадь снова была закрыта. Хватит на сегодня воспоминаний, у него еще была пара часов счастливого одиночества до прихода шинигами. Он никогда не мог предсказать, чем закончится очередной день. Хотя, в последнее время все было более-менее спокойно. По крайней мере, Минори больше не сопротивлялся. Он вообще предпочитал не разговаривать лишний раз, не смотреть в глаза и стараться не вызывать гнев хозяина дома. Он почти смирился. Где-то внутри еще теплилась надежда на освобождение, но она больше была похоже на истлевающие угольки, которым не под силу разгореться вновь. Он уже столько времени живет в этом ритме, что начал присматриваться к мужчине, пытался понять его поведение, за что-то простить. Черт побери, он даже как-то раз хотел его поддержать и успокоить. Хорошо, что подавил это глупое желание еще в зародыше. Этот шинигами - больной ублюдок, который насильно держит парня в своем доме, избивает и периодически трахает из-за какого-то там мужика, которого больше с ним нет. Это все, что должен помнить подросток. Ему нельзя испытывать сочувствие к такому.

На улице слишком хорошо, он закрывает глаза и подставляет лицо слабому ветерку, вслушиваясь в шелест листвы над собой. Его мир, суженный до размеров лавочки. Мир, где нет боли, страха и отчаянья, где можно расслабиться, и просто улыбаться собственным мыслям, не боясь, что кто-то увидит. В последнее время этот мир стал единственным спасением. Уходить в себя, закрываться от всех внешних раздражителей, пока это получалось только в одиночестве. Но подросток был уверен, еще чуть-чуть и он научится погружаться в себя даже во время присутствия его бессменного сторожа. Это бы решило множество проблем, отключиться от реальности с первым ударом и приходить в себя уже в комнате, устало вздыхая и осматривая масштабы трагедии. Если бы он только мог. Или если бы он знал, чего от него хотят. С кем сравнивают. Фотографий и содержимого коробки катастрофически не хватало, чтобы осознать характер этого "Кьеширо". Парень даже был готов играть роль, быть тем, кого в нем видят, стараться изо всех сил. Если бы только от этого жизнь в клетке стала намного проще. Он дошел до той грани, что был готов на все. Да, внешне держался, даже начал искать что-то положительное в ситуации, старался отвлекаться и вести себя спокойнее. Но от мыслей никуда не деться. Покончить с собой было проблематично, он пытался. Несколько раз. Каждый раз его буквально вытаскивали, лечили, а потом доходчиво объясняли, что так делать нельзя. И он перестал пробовать. Это был самый настоящий ад. Невыносимое осознание того, что нельзя выбраться или умереть. Что нет путей к спасению. За какие грехи он оказался здесь? Вопрос "почему я" уже давно перестал быть актуальным. Примерно в тот момент, когда Минори пытался найти ключ к свободе в комнате своего мучителя и увидел фотографию. Они слишком были похожи с парнем на фотографии. Правда, он был старше, у него были длинные волосы и бледная кожа. Но черты лица были одинаковыми. Странное осознание того, что его выбрали неслучайно. После этого он часто воспроизводил увиденное в голове. Фотографии, обрывки каких-то записей. Постепенно ему становилось все интереснее, каким был он, и почему довел этого мужчину до такого состояния. Но вопрос никак не мог сорваться с губ. Подростку казалась эта тема чем-то запретным, чем-то, что вызовет самый страшный гнев, на который только был способен шинигами. Но сегодня он был настроен решительнее. Он был готов поддаваться, терпеть, делать все, что скажут, только чтобы задать вопрос, мучивший его столько времени.
- Привет.
Брюнет от неожиданности вздрогнул, с силой цепляясь пальцами за подлокотник лавочки. Слишком расслабился, слишком глубоко погрузился в собственные мысли. Раньше бы он никогда не позволил кому-нибудь подобраться к себе незаметно. Это была его жизнь. В вечном напряжении, ожидании расправы. Поэтому ему всегда нужно было быть начеку. Но сейчас он не среагировал. Это пугало и заставляло путаться мысли. Мнимое чувство безопасности размягчало его, постоянные побои притупили инстинкты, отрешенность сожгла желание бороться. Он стал слишком слаб. Его просто сломали. Даже если бы сейчас он вернулся обратно, то просто не смог бы выжить в прежних условиях. Осознание воткнулось в мозг подобно игле. Он был настолько шокирован происходящим, что не успел забрать тетрадь, гордо именуемую дневником, из чужих рук. Только выдавил что-то вроде "это личное". Но его все равно не слышали, ему сунули в руки чашку с ягодами. Как будто он станет их есть. Он собирался поддаваться, собирался держать себя в руках до последнего, но сложно сохранять самообладание, когда тебя хватают за волосы и запрокидывают голову назад. Ничем хорошим это не закончится, что бы он не сделал. А внутри начинает закипать раздражение, моральные силы, взявшиеся практически из ниоткуда только прибавляют огня.
- Обижаешь? Ты хочешь сказать, что заботишься, ломая мне ребра, или спасаешь, разбивая лицо? Ты псих. Твердишь о какой-то любви. А этот твой Кьеширо, его ты тоже избивал до потери сознания? Тоже ломал, после насилуя, и называл это любовью? - Брюнет замолчал на секунду, переводя дыхание. Слова лились сами по себе, он был бы рад остановить этот поток, но что-то внутри словно подталкивало, заставляло говорить дальше. - Я ненавижу тебя. И я готов повторять это каждый раз. Ненавижу. Ты гребанный садист, больной ублюдок, который пытается получить желаемое насилием. Я готов вынести что угодно, проклиная тебя каждую минуту, но скажи только одно - Кьеширо был бы счастлив, увидев это? - Минори стиснул зубы, смотря в чужие глаза. Все его нутро взывало к благоразумию, предлагало спрятаться, закрыться, зажмуриться и ждать реакции. Но он должен был задать этот вопрос. Поэтому должен стойко принять все, что за ним последует. Дыхание сбилось, а сердце, казалось, пробьет грудную клетку. Все оставшиеся инстинкты кричали о том, что нужно бежать. Но он ждал. Он подсознательно знал, на что нужно давить, чтобы вызвать реакцию. Взывать к воспоминаниям, к эмоциям.

Отредактировано Ukitake Kiyoshiro (07-05-2014 17:18:10)

Когда он говорил, что готов вынести что угодно, то ограниченное ситуацией сознание выдавало побои, издевательства, боль, но совсем не то, что он увидел. Удар был ожидаемым, как и то, что легкий по своей массе и не имеющий сил к сопротивлению подросток улетел на землю, выпуская из рук чашку с ягодами. Все было как в замедленной съемке. Стекло, разбившееся о железные ручки скамейки, падающие на землю разноцветные ягоды, глухой звук удара и боль в плече. А после будто кто-то на мгновение остановил пленку, тут же запуская ее в немного ускоренном режиме. Его тянут за лодыжку, переворачивая и садясь сверху, от чужого веса сложно дышать, и обжигающие пальцы на тонкой шее, которые только чудом не ломают ее сразу же. Минори задыхается, отчаянно пытаясь хватать воздух ртом и ошалело глядя по сторонам. Но путей к спасению нет, поэтому он цепляется пальцами за чужие руки, пытается оторвать их от своего горла. Безрезультатно. Он был готов ко всему. Кроме смерти. Где же теперь твой пыл, мальчик? Ты столько раз пытался сбежать от себя, от него, от жизни? Ты ведь был готов к смерти? Так почему же сейчас тебе страшно? Спокойный, размеренный голос в голове заставлял извиваться активнее, впиваться ногтями в смугловатую кожу, расцарапывать ее, надеясь хотя бы отвлечь. Ему было страшно. Страшно умирать вот так. Да, он был сломан, разбит, но продолжал жить. И был готов бороться до последнего, потому что боялся. Поэтому когда пальцы перестают сжимать горло, ему кажется, что он добился цели. Что он спасен. До того момента, как в голову врываются чужие воспоминания. Перед зажмуренными глазами всплывают картинки, в ушах отчетливо звучат обрывки фраз, голоса. Сердце неприятно колет. Он не этого хотел, он хотел узнать совершенно не так. Без возможности закрыть сознание, отгородиться, Минори был вынужден смотреть этот калейдоскоп сцен чужими глазами, вглядываться в лицо, увиденное им на фотографии. Только теперь это были не статичные картинки, а самый настоящий фильм, собранный из осколков чужой памяти. Он видит все то же, что когда-то видел Даичи, переживает те же эмоции. Руконгайцу кажется, что они душат намного сильнее горячих рук. Ему кажется, что лучше бы шинигами довел все до конца и убил "засранца". Он не хочет больше видеть, не хочет знать того, что происходило в прошлом. Но не может отвернуться или закрыть глаза. Кадры меняются с удивительной скоростью, но каждый будто отпечатывается где-то в сердце. Выжигается навсегда. Он не сможет забыть. Он готов молить о смерти после пережитого. Чужие эмоции и мысли затмевают его собственные. Картинки продолжают меняться. Смятение и робкое признание. Радость от чужой улыбки. Бурные ссоры и примирения, обрывки скандалов, шепот в темноте и попытки согреть хрупкое тело. Брюнет будто бы проживал все это лично. Слышал, как его называют дураком и сдержанно обнимают. Видел чужое раздражение и длинные черные пряди в своих руках. Ощущал нежные прикосновения и засевшее где-то внутри счастье. Содрогался от хриплого "мне страшно", чувствовал ужас, сжимая в руках трясущееся тело. Всего было слишком много. Он задыхался от вихря воспоминаний и чувств. Он больше не мог сказать, что они чужие. Как и не помнил своих собственных. Все смешалось. И закончилось так же резко, как и началось. Серое надгробие, не менее серые будни, которые неожиданно оборвались, снова показывая картинки. Те же волосы, тихий и такой нежный голос, отдающийся хрипом. Затем страх, паника и кровь.
Его будто бы выкидывают, не оставив в собственной душе ничего кроме отчаянья. В голове мелькает почти безумная мысль, смог бы он стать таким же, как тот шинигами. Смог бы найти кого-то, кто любил бы его так же сильно. Неужели это действительно был он. Почему. Сотня почему крутилась в голове подобно рою назойливых пчел. Где-то внутри остался противный осадок - чувство потери, страх, боль. А перед глазами ясное голубое небо и скулящий Даичи. Ему хочется извиниться, молить о прощении, но он не может даже двинуться. И получает очередной удар по лицу. Затем еще. Удары не прекращаются до тех пор, пока не становится трудно дышать, а левый глаз больше не открывается. Бровь пульсирует, говоря о том, что помимо синяков он получил как минимум рассечение. Не говоря уже об остальном лице. На него сыпется град слов, а он все еще не может даже заставить себя посмотреть в карие глаза. Слишком тяжело прийти в себя после увиденного. В голове продолжают крутиться проклятые "почему". Почему ты так любил его? Почему срываешься сейчас? Почему ты живешь воспоминаниями? Почему не можешь отпустить прошлое? Где-то в подсознании снова зазвучал спокойный голос, будто бы повторяющий увиденную сцену. Письмо, кольцо, "найди меня".
Действительно, кем он мог быть в том прежнем мире? Сломанный, раздавленный, с притупленными инстинктами. Шлюхой. Или умереть от голода, без шансов даже украсть что-нибудь. У него не было будущего за этими стенами. Как не было его и внутри них. Он умер в тот момент, когда его заперли здесь, вырвали из привычного ритма.
Он верил, хотел верить. Вот только чему? Жестокий мучитель, садист, съехавший с катушек. Как бы он ни называл Даичи мысленно, сейчас это был просто загнанный в угол, раздавленный собственными чувствами, ребенок. Который не мог сдержать слез, рыдал в голос и чудовищной силой почти вдавливал подростка в землю. Минори смотрел с сочувствием. В серых глазах плескалась боль. Не от трещащих костей, а от увиденного, пережитого. Он не мог понять в полной мере, но хотел помочь, успокоить, освободить. Не в силах пошевелиться, ему оставалось только смотреть одним глазом на приступ истерики.
- Я верю, Даичи. Верю. Ты молодец, все-таки нашел меня. - Слова давались с трудом, поэтому после каждого получалась небольшая пауза, а голос слишком хрипел. Ему бы прокашляться. В горле чудовищно першило. Но он должен был говорить. Парень чувствовал необходимость в этих словах. Даже не для Даичи, но для него самого. "Смог бы я быть таким же, быть так же любим, видеть и чувствовать нежность."
- Успокойся. Иначе ты просто меня раздавишь. - Слишком тяжело. Ощущение, будто ему вспороли живот и грязными руками перевернули все внутренности. Дело не в ударах или картинках, дело в эмоциях и собственных словах. "Псих", "больной ублюдок", "ненавижу", каждое впивалось в сердце осколками той самой синей чашки. Брюнет даже попытался поднять руку, чтобы дотянуться до чужого лица. Он просто хотел прекратить это. Страдания обоих. Нет будущего у того, кто живет воспоминаниями.

Отредактировано Ukitake Kiyoshiro (07-05-2014 22:58:52)

Он все никак не мог отойти от увиденного. Да, когда ты живешь практически на улице, перебиваясь грабежами продуктовых лавок и поношенными вещами, когда тебе приходится чувствовать на собственной шкуре, каково это выбиваться из общей картины благополучного района, со стороны может показаться, что ты привык ко всему, что тебя ничто не сломит. Но тот вихрь эмоций, насильно навязанный, все, что его заставили испытать, увидеть. Эти картины до сих пор стояли перед глазами, а думать он мог только о том, почему. Почему все получилось именно так. Почему такие нежные чувства превратились во что-то подобное, будто гниющая рана разъедая обладателя. И, кажется, его тоже заразили этой инфекцией. Минори слабо понимал происходящее. Кажется, его перестали давить, даже слезли. Но все окружающее воспринималась будто через плотную завесу. Звуки, достигавшие ушей, не откладывались в сознании, а перед глазами все еще стояли картины.
Сотни "почему" отказывались покидать тяжелую голову парня, только к ним примешались новые слабые ощущения. "Почему лицо горит", "почему колет в локте и лопатке", "почему руки не слушаются". Наверное, со стороны он выглядел как обколотый лекарствами псих. Разве что слюна не текла, но что-то ему подсказывало, что и такое не за горами. Вход, дом, комната, ванна. Более-менее очухался брюнет только стоя перед зеркалом и пустым взглядом упираясь в свое отражение. Неужели это он? Что это за комната, и как он там оказался? Новые почему заваливали пошатнувшийся разум парнишки. Он ведь даже не заметил, как делал все, что ему говорили. Снять одежду? Конечно. Отмыть с лица кровь? Да, хозяин. И только когда сознание стало возвращаться и выталкивать мысли о том, смог ли он быть тем Кьеширо, Минори отчетливо почувствовал холод, боль и страх. Необъяснимый страх того, что случится дальше. С того случая с коробкой он дал себе обещание обходить эту комнату стороной. А сейчас стоял в ее пределах в одном белье и без возможности сбежать. Это пугало. Еще и без одежды парнишка чувствовал себя уязвимым. И не зря чувствовал, его с такой легкостью утащили обратно в комнату и уложили на футон, будто бы он действительно был куклой. Слабой, безвольной. Он с трудом мог вспомнить чувства, побудившие его начать гневную тираду в адрес шинигами. А записи из дневника, в которые он вкладывал душу, казались сухим текстом. И тут на него свалилась настоящая паника. Потеря собственного я, спутанные мысли и слабость. Это убивало. Наверное, и он получил рану, которая начнет со временем загнаиваться.
Брюнет молчал, пока его спину и руку обрабатывали, молчал, когда снова так по-хамски поставили на ноги и начали нагружать лекарствами. И даже когда стали выталкивать к двери. Его воля, он бы молчал и дальше. Это казалось спасением. Вроде: "смотри, когда ты молчишь, тебя не бьют, он не злится и даже дает тебе уйти, просто задумайся". Но если бы все было так просто. В своей тираде относительно Даичи подросток ведь был прав - псих. А психи нестабильны всегда. Поэтому у самых дверей блондин снова съехал с катушек, вцепляясь в руконгайца и слишком громко выдвигая "гениальные предложения". Подросток вздрогнул и чуть не выронил всевозможную дребедень, напиханную ему в руки. Слишком велико было желание сбежать как можно дальше, забиться и плакать вдали от чужих глаз. Но ноги словно приросли к полу, и, да, дело было совсем не в весе шинигами, к тому моменту сползавшего на колени и не отпускающего Минори из рук.
- Пятьдесят лет - это вся моя жизнь, - все что он смог из себя выдавить. Голос звучал странно, слишком низкий и тихий. Совсем не похож на тот молодой и бойкий. Будто чужой голос, в котором чувствовалось огромное сожаление. О чем? Обо всей ситуации. Гораздо проще было ненавидеть, не зная, не задумываясь, не видя то, что привело твоего мучителя к такому поведению. Ненависть не заставляет тебя вникать в ситуацию, ты не разрываешь душу, не думаешь о том, кого ненавидишь, о его чувствах. Ты делаешь то, что считаешь нужным. Если бы подросток только мог как и раньше просто ненавидеть Даичи. Не называть его по имени, не пытаться представить его действий. Если бы только. Он замотал головой, стараясь не жмуриться и не отводить взгляд от карих глаз. Ох, если бы только руки были свободны.
- Даичи. - Безумная мысль вспышкой взорвалась в воспаленном сознании. А что если. Что если есть шанс выбраться. Шанс освободить их обоих и примерить на себя маску того самого. Того, кого он так любит. Побыть им. Даже если это не спасет шинигами, то всегда был запасной путь. И наконец руконгаец его нашел. Всевозможные лекарства, мази и таблетки выпали из тонких рук, осыпая пол вокруг них. А сам он медленно опустился на колени, стараясь собраться с мыслями и унять бешеное сердцебиение. Чистое безумие. Единственный шанс. - Даичи.
Подросток закрыл глаза, наугад подаваясь вперед и неумело тыкаясь в чужие губы. Он должен быть спокойнее, должен представить, почувствовать себя тем Кьеширо, чтобы у него появилась хоть маленькая надежда на освобождение. И он должен действительно постараться. Тихий вздох и робкая попытка поцеловать, а тонкие пальцы цепляются за чужую одежду на плечах. Он справится, он должен, у него нет выбора. Но что толку повторять одно и то же, если это сковывает движения и заставляет еще больше бояться не только шинигами, но и себя самого. Никак не унять дрожь в пальцах.

Прости, я не видел,
Как где-то рядом рухнул твой мир.
Вчера я еще ненавидел,
Сегодня ненавидеть забыл.
Все как-то не так. Не было уже ставшего привычным остервенения, излишней жестокости. Появилось даже безумное предположение, что о нем пытались заботиться. Неужели вся жестокость действительно была вызвана поведением самого Минори. Если бы он смирился и попытался понять сразу, то не страдал бы целых два месяца от чего-то подобного? Нет, чушь. Ласковые и любящие не закрывают объект обожания против его воли, не держат взаперти, пытаясь выбить из него то, что нужно им. Нельзя было поддаваться. Но уж слишком большим было отличие в поведении шинигами. Через какое-то время, окончательно сдавшись, подросток даже умудрился получить удовольствие от процесса, после которого еще месяц назад пытался резать вены. Превратности судьбы и особенности мышления. Подсознание связывало сам образ Даичи с болью, унижениями и страхом. Стоило вклинить в сознательную часть что-то сильнее внутренних страхов, и, вуаля, спадают многие психологические барьеры. А физиология остается. Из-за обилия жестокости все нутро парня тянулось, жаждало ласки и тепла. Пусть даже получая его в таком смысле. В определенные моменты, забывшись, он был даже почти счастлив. Стоило только выбросить из головы многие обстоятельства. Вроде заточения, криков, вспышек боли и слабости. Казалось бы, невозможно.
Но иногда все сложное становится до безумия простым. Например, когда в теле растет напряжение, а через судорожные вздохи пробиваются стоны. Или когда тонкие пальцы сжимают края футона, чтобы сохранить хоть какое-то подобие сознания. Просто чуть-чуть тепла. Немного той самой любви, которая вряд ли теперь покинет его мысли. Почувствовать на себе, представить, каково было им.
Осознание пришло, когда дыхание стало спокойным, а его продолжали придавливать слишком уж теплым телом. Идея побега больше не казалась такой уж безумной или невыполнимой, как и надежда хоть ненадолго занять чужое место. Вот только в груди противно кололо от планов. "Кто я буду без него? После всего... этого."
Он даже не сопротивлялся, когда его снова, подобно кукле, подняли и переместили в ванну. Свою беспомощность подросток успел осознать в полной мере, поэтому лишних телодвижений даже не делал. Больше. А в горле застревают слова, когда ему в плечо упирается чужая ступня. Минори никогда не видел (или просто не хотел видеть?) такой улыбки у шинигами. Казалось, тот действительно был доволен, расслаблен и даже рад. Оставалось только глупо хлопать ресницами, пока в мозгу не щелкнул переключатель. Вот он шанс. Показать себя с лучшей стороны, расслабить еще больше. У него получается. Брюнет даже как-то криво улыбнулся, рассматривая пинцет.
- Тебя уже ничто не спасет. Идиотизм не лечится. - Подросток всячески пытался вести себя свободнее, закрыть где-то на задворках сознания все свои страхи и предубеждения, однако же с излишним рвением принявшись ковыряться в колене, спустя несколько секунд являя на свет небольшой осколок и бросая тот в раковину. Затем проделал то же самое, обнаружив еще один чуть ниже. Как они вообще умудрились нахвататься осколков. Или он специально всадил себе в ногу все те, что достал из тощей спины.
Парнишка уже совсем запутался в собственных мыслях. Все слишком перемешалось. Недоверие и жажда тепла, ненависть и жалость, понимание и страх боли. Но все затмевала мрачная решимость. Только она позволяла выглядеть таким спокойным, игнорируя ноющее чувство в груди. Если бы ему только дали неделю, чтобы он мог разобраться в себе. Подросток бы наверняка поддался новым чувствам, выталкивая из своего сознания все плохое и стараясь спасти этого шинигами. Но он прекрасно понимал, что времени этого нет. После сделанного его не выпустят из поля зрения. А долго играть в любовь не сможет, рано или поздно вызвав гнев еще больший, чем был до этого. Если бы только у него было время.
Звяк. Второй осколок встретился с гладкой поверхностью раковины, проваливаясь в водосток. Вода приобрела противный розоватый оттенок. Парню даже стало немного не по себе.
- Готово. Только теперь хоть заново мойся, у меня ощущение, что я сам весь в крови, - "Ты и был весь в крови пару часов назад. Не забывай об этом."
Хриплый голос был пронизан шутливым возмущением, а уголки губ периодически подергивались, то ли от нервов, то ли пытаясь подарить слабую улыбку единственному зрителю новоявленного актера. Минори первым покинул ванну, дрожа и хватая первое попавшееся полотенце. Он просто не мог смотреть в чужие глаза, этот взгляд сдавливал горло сильнее рук. Хотелось провалиться, а лучше умереть, только не делать задуманное. Но он решил и должен держаться до конца. Иначе надежды на освобождение не будет. И когда-нибудь он просто свихнется, потеряв собственное "я" и пытаясь дожить чужую жизнь. Подросток слишком шумно выдохнул, отводя глаза и кутаясь в полотенце. - Наверное, нужно чем-то обработать.

... смерть — это не поражение, а исцеление.
Стена, коробка с новой одеждой, взгляд стальных глаз падает на меч рядом. Оставленный так опрометчиво, так беспечно. В голове сам собой складывается план. Не смотря на всю мрачную решимость подростка, план этот все еще находится лишь в мыслях, не отягощая душу его исполнением. Но все остается так, пока воображение не выдает довольно яркую картинку. И снова укол в сердце, пока Минори выуживает из коробки светлую юкату и медленно ту надевает. Он принял решение, и отступать уже поздно, большая часть пути пройдена и назад дороги нет. Если он не сможет этого сделать, то будет обречен на жизнь взаперти. Он просто положит всего себя во имя чужого счастья. Быть может, если ему повезет, то со временем он действительно полюбит своего мучителя. Но вероятнее обратное. Ненависть, которая сожжет его дотла. Да и это мнимое счастье, светящиеся глаза, которые так поразили руконгайца. Все это не может длиться вечно. Шинигами был нестабилен, он не мог отвечать за свои действия и контролировать перепады настроения. А стараться ублажать его постоянно было чревато собственной поломанной психикой. Как бы парень хотел, чтобы все это оказалось просто затянувшимся дурным сном, который он забудет наутро. Как бы хотел.
Тонкие пальцы осторожно пробегаются по рукояти меча. Он ведь никогда не держал в руках оружие. А они его носят с собой постоянно. Это внушало некий страх. Брюнет ничего не знал о духовных мечах, их связи с хозяином и прочем, поэтому для него это была просто катана. Опасное холодное оружие. И очень острое. А еще оно могло убить шинигами. Ему хватало этих знаний, чтобы выстроить цепочку своих будущих действий. Где-то в глубине сознания противный голос кричал о том, что Минори идиот, что он будет не лучше того, кого так ненавидел, он будет даже хуже. Да, его били, его принуждали, им пытались управлять. Но его не предавали таким образом. После каждой вспышки гнева мужчина просил у него прощения, лечил и внимательно следил за его состоянием. Как бы то ни было, его бы точно не подставили вот так. Невообразимо.
Вздрагивая от собственных мыслей и поспешно идя к футону, руконгаец постарался изобразить на юном лице подобие усталой радости. Ему нужно было доиграть свой единственный спектакль до самого конца. Слишком многое было поставлено на карту. Поэтому он мямлил что-то невнятное, стараясь расслабиться и хотя бы выглядеть спокойным. - Ладно, только чуть-чуть.
Он слабо улыбается, прикрыв глаза и позволяя намазать многострадальную бровь, а затем даже робко обнимает такое теплое тело, когда его по-хозяйски прижимают и целуют в макушку. На какой-то момент он почти сдается, не найдя в себе силы справиться с желанием уснуть. На мгновение ему хочется остановить время, остаться в теплых объятьях навсегда, забыв про то, что было раньше, отметая свое твердое решение избавиться от этих оков. Просто жаться вот так в поисках заботы и любви, сдаться, даже если это рано или поздно его убьет. И от этого становится только тяжелее на душе. Как будто на него взвалили здоровенный камень, от которого ему больше не избавиться. Вопрос о его решении поднимается, когда мужчина затихает окончательно, прекращая прижимать тощее тело к себе, и становится возможным выбраться. И подросток выбирается, зачем-то бормоча что-то вроде "мне нужно в туалет". Каждый шаг дается с трудом, и парень готов поклясться, что вот-вот разревется. Отвратительное чувство. Словно его вынуждают сделать что-то мерзкое. Хотя почему словно.
Лезвие катаны тускло сверкает в лунном свете, меч выглядит не слишком хорошо. Будто им уже довольно давно не пользовались. Но он по-прежнему остр. Ножны осторожно оставлены на коробке с вещами, чтобы не мешались, а лицо руконгайца больше напоминает маску. Пустой взгляд и искривленные в подобии улыбки губы. Ему страшно. Шинигами перед ним перевернулся на спину, так удачно открывая грудь для удара. Но ему страшно даже двинуться. В мыслях все было намного проще. В мыслях Даичи не улыбался так спокойно, не был таким теплым, в мыслях всплывало перекошенное от ярости лицо, горящие глаза и сбитые костяшки больших рук. Брюнет совершенно не был готов, что эти самые руки будут порхать вокруг него как беспокойные торопливые птицы. Руки не были такими мягкими. А в глазах не читалось счастье и абсолютное доверие. Он просто не был готов сделать это. Ему не хватало духа.
Минори почти опустил руки, но внутри будто бы кто-то раздувал почти потухшие угольки. Он ведь хотел этим спасти обоих. Помочь. Освободить мужчину от его страданий, принести ему умиротворение...
Удар. Все оказалось намного сложнее, чем он мог представить. Силы подростка явно не хватало, чтобы так сходу пробить грудную клетку шинигами. Да, кажется, он попал прямо между ребер. Но все равно ему пришлось навалиться всем телом на рукоять, вгоняя лезвие в тело. Он хотел попасть в сердце, завершить все одним ударом. Если бы все было так просто. Воткнув меч на сколько это было возможно, парень в панике отшатнулся, тут же бросая рукоять меча. Он не попал? Или так и должно быть? Почему мужчина еще жив? Смерть ведь не наступает мгновенно, так? Поэтому скоро все придет.
Хаотичные мысли атаковали хрупкое сознание со всех сторон, Минори трясло, а съеденный обед активно просился наружу. Неужели он действительно это сделал. Его ведь даже судить за такое не будут, просто убьют. Если, конечно, еще не решат пытать за подобное преступление. Но у него не было выбора, понимаете? Ему просто не оставили другого варианта. Он должен был сделать это. Но руконгаец совершенно не был готов к смерти. Он боялся ее. И оказавшись теперь перед самым лицом, ощущая холодное дыхание на собственной щеке, не мог думать ни о чем кроме желания жить. Короткое "прости" и сорвавшееся с губ в почти безумии "я люблю тебя".
В висках оглушительно стучало, а перед глазами потемнело. Но он должен держаться, если упасть в обморок на месте преступления, то у него не будет шанса выжить. И парень рванул к выходу. Он не слышал и не видел ничего с момента удара. Страх, сковывающий его сознание просто не позволял оценить полную картину содеянного, услышать слова, адресованные ему, наткнуться на полный непонимания взгляд. Шум в ушах сводил с ума, а ноги несли вперед. Странно, что никто не остановил его или хотя бы не попытался окликнуть. Или пытались?
Очнулся парень только в десятом районе, без сил падая на колени в каком-то проулке. По щекам текли слезы, а дрожь в теле все никак не хотела униматься. Все действительно выглядело как сон. Плохой, сумасшедший и длительный сон. Но почему же тогда ему так хотелось спать? Почему на нем все еще была юката, которую он умудрился хорошенько запачкать, а босые ноги кровоточили. Кажется, он наступил на что-то острое. Почему сон все никак не хотел прекращаться? За что.

Дни пролетают молниеносно, складываясь в недели, затем в месяцы. Не успеешь понять, но вот позади осталось и несколько лет. Он до сих пор не может избавиться от чувства нереальности происходящего, мечется от стены к стене в построенной самим собой комнате. Каждый год с наступлением теплоты его начинают преследовать кошмары, в них его руки в крови. Он пытается ее смыть, отчаянно трет мочалкой тонкие ладони, но кровь отказывается уходить, она впиталась в него самого, в самую его суть, и теперь будет преследовать до конца. Ноша, которую он взял на себя в ту ночь, оказалась слишком тяжелой, а передать ее кому-то другому он не мог. Тогда, будучи дрожащим подростком, с остервенением пытающимся оттереть кровь с израненных ступней в каком-то ручейке, он хотел жить. Он знал, что наказание придет, его найдут, где бы он ни прятался, но он действительно хотел жить. Когда за ним не пришли в течение года, двух, трех, он начал понимать, что лучше бы умер тогда.
Но он выжил и выживал. Без чужой помощи, денег и даже нужных навыков. Несколько раз парень был на грани, едва не сорвался и действительно не пошел в проститутки. Ничего не получалось, приходилось жить на улице, а любопытные прохожие не переставали напоминать, что он бы мог неплохо заработать, пустив в ход свою внешность. Редко на границе с 50 районом можно встретить кого-то с подобными данными: точеные черты лица, стальные глаза, нежная фарфоровая кожа и длинноватые черные, как смоль, волосы. Ему бы много платили, и он почти решает опуститься на самое дно, не видя других вариантов. Он умирает. Не физически, но морально. У него не получается найти себе оправдание за содеянное. И он ищет возможность забыться, растворить сознание в чем-то.
Но вот ему чудом удается устроиться в пекарню, которую держит слишком добрый старик. Ему позволяют жить на складе, заработанных денег едва хватает на новую одежду и еду, но появляется слабая надежда. Постепенно она светит все ярче, а поиск смерти заменяется непреодолимым желанием жить. Он выживет и построит свою новую жизнь на руинах прежней. Он будет жить и работать, даже если все вокруг обратится в прах, а все его знакомые будут гнить в могилах. Он выживет. И эта уверенность толкает его вперед.
Ему 20, и отложенных денег хватает на съем небольшой комнатки около пекарни. Дела идут весьма неплохо, он даже умудряется обзавестись новыми знакомыми. Они почему-то считают его своим другом. Наверное, это из-за того, что он почти всегда молчит и слушает. Волосы он больше не стрижет, их уже можно собрать в небольшой хвостик, что он и делает на работе.
Ему 22, и в его новой жизни появляется девушка. Она весела и жизнерадостна, несмотря на свою бедность, в ней полно оптимизма. Может, это шанс наконец избавиться от преследовавших парня кошмаров и страхов собственных чувств? Она все время пытается его растормошить, вкусно готовит и любит плести косички из порядком отросших волос. Ее оптимизма вполне хватает на двоих. А, главное, она не настаивает на интимных отношениях.
Ему 23, и он женится на той светлой девушке. Ее зовут Сумико. Она кажется действительно счастливой. Стоп, когда-то он уже видел такие глаза. Глупости, пора наконец отбросить воспоминания, прошло шесть лет. Хозяин пекарни умирает, у него не осталось наследников, поэтому он оставляет свое дело Минори. Кажется, у него действительно есть шанс исполнить давнюю мечту - открыть собственный магазин. Ему действительно хорошо с новоиспеченной женой. Наверное, она послана самой судьбой.
Ему 25, и он не может больше бороться с самим собой. Кошмары участились, он совершенно не мог выспаться. Движения его вялы, а сам слишком раздражителен. Сумико собирает вещи. В последнее время она сильно болеет, от прежней жизнерадостности не осталось и следа. Она говорит, что он убивает ее своим отношением, что она не может чувствовать за двоих, говорит, что устала. Он не может ее винить. Прошлое не отпускает, а ее втягивать в свой ад он не имеет права. Он так и не смог рассказать ей о том, что с ним случилось. После ее ухода он продает пекарню, собирает все отложенные за столько лет деньги и выкупает небольшое помещение в 10 районе. Предел мечтаний и его денег. Там он планирует открыть чайную лавку. Волосы приходится собирать в высокий хвост, но выбивающиеся пряди так и норовят залезть в глаза.
Ему 27. Лавка процветает, у него всегда полно покупателей, многие из них становятся постоянными. Он знает почти всех в округе, к нему относятся довольно хорошо. Многих удивляет, что он в таком возрасте уже владеет собственным магазином, точно так же их удивляет и то, что он одинок. Минори мало рассказывает о себе, больше спрашивает, дарит теплые улыбки. Он тот, с кем всегда можно поговорить, кому поплакаться в жилетку, и у кого попросить совета. Он такой насквозь положительный, что лучше и представить нельзя. Живет он там же в лавке, на втором этаже, потому что не видит смысла в комнате или доме. Это его единственный дом, коробки с разномастным чаем - его настоящие друзья. Они никогда не станут навязывать своих проблем, не будут требовать поддержки и совета, не уйдут, если ты откажешься дать им то, чего они хотят. И он похож на такую же коробку. Только для остальных. Для тех, кому обязательно нужен одушевленный предмет для выливания своих страданий.
По ночам, просыпаясь от кошмаров, он разговаривает сам с собой или идет разбирать чай и перебирать витрины. В его лавке все идеально, от "музыки ветра", извещающей о приходе покупателей, до алфавитного распределения наименований. Там всегда чисто, прохладно и пахнет свежезаваренным чаем. Просто потому что делать ему больше нечего. Он живет в своем мире, куда иногда вторгаются те, кто считает его своим другом. Когда они приходят, он с мягкой улыбкой идет за большим чайником, и они остаются здесь же, сидя за столиком в углу магазинчика. У Минори всегда есть свежая выпечка из соседней лавки, а у тех всегда есть чай для клиентов, которые вдруг захотят присесть.
Он все еще хочет жить, хотя и не знает, для чего именно. В его спокойном мире все отлажено до автоматизма. Маленький идеальный мирок, в котором нет жестокости, насилия и ненависти. Он почти счастлив. Потому что только занимаясь любимым делом чувствует себя живым. Он уже зрелый мужчина, оставивший за плечами неудачный брак, но внешне все еще похож на юношу лет 18-19. Небольшой рост (сантиметров 175), длинные черные волосы, которые он уже по привычке собирает в хвост, тонкие, будто высеченные черты лица, отсутствие даже намека на морщины и все такая же фарфоровая кожа, слишком бледная из-за редкого появления на солнце, но привлекательная. В лавке даже постоянно ошивается одна-две девушки в тщетных попытках привлечь к себе внимание. Но разве сможет хоть одна из них, хоть кто-то вынести его? Его настоящего. Того, кто мечется по футону, обливаясь потом и расцарапывая себе руки в кровь, будто пытаясь содрать с них кожу. Того, кто сходит с ума в теплое время года, почти всегда молчит и жутко раздражается, когда пытаются влезть в его личное пространство или задают слишком много вопросов. Вряд ли.
И вот поэтому сейчас, как и в любой другой день, он стоит за прилавком, цепким взглядом изучая содержимое витрины. Где чего не хватает, что продается, а что нет, где нужно заменить ценник, и какой ему заварить сейчас. В глаза бросается "Императорский чай", один из элитных сортов, разбирается очень быстро и по высокой цене. Поэтому его все время приходится пополнять. Как и сейчас. Тихо вздохнув, Минори удаляется в подсобку, которая является и складом и подобием его личной кухни. Как он только мог проглядеть, весь день витает где-то в небесах. Кажется, поиски заняли гораздо больше времени, чем он планировал, потому что в лавке раздался звон.