Сана безвылазно сидела дома на протяжении двух дней, питаясь только тем, что было в холодильнике и кухонных шкафчиках, и что не нужно было готовить. Её жизнь замкнулась между тремя точками — кухонным краном, душем и кроватью в комнате, — между которыми она курсировала, натыкаясь на углы, спотыкаясь и оставляя за собой следы. Еда входила в этот круг только тогда, когда желудок подводило от голода, и Сана грызла забытые в шкафчике хлебцы, даже не трудясь намазать их паштетом, а потом жадно пила воду прямо из-под крана.

Пару раз после этого её выворачивало. Не из-за хлебцев, конечно, а из-за непреодолимого отвражения к самой себе — после каждого приступа Сана, шатаясь, доходила до ванны и с остервенением отмывалась снова и снова, натирая кожу до боли и ссадин.

Помогало мало.

Ей всё время чудились чужие пальцы, лезвие ножа и едва уловимая вонь тухлятины, будто она провоняла всем этим насквозь. Собственная кожа казалась не иначе как предательницей, и Сана была готова содрать её с себя начисто. Слава всем несуществующим богам, что пока эта готовность не оформилась в намерение, и она отделалась лишь парой царапин.

Странно, но она ни разу не разревелась, даже сознание было где-то "не здесь", пока тело двигалось. Сана наблюдала за ним, смотрела, как оно — механизм, в котором сломалось всё, что только можно, а его движение продолжается только по чистой случайности — действует: ест, склоняется над унитазом, в пятый раз за день отмывает себя в ванной, спотыкается о край ковра, скрючивается на кровати. И не чувствовала ничего.

На второй день затворничества сил не осталось даже на это. Сана просто лежала на своей кровати, напоминая брошенную туда анатомическую фигурку с неловко согнутой ногой и раскинутыми руками. Теперь она хоть что-то осознавала — уже прогресс.

Что делать?

На этот вопрос и раньше было крайне сложно ответить. Сейчас это было невозможно.

Жаловаться? Сана, смотрящая в потолок немигающим взглядом, зашлась в приступе кашляющего смеха, больше похожего на лай. Кому? Кому жаловаться? Матери? А, может быть, отчиму? Или пойти в полицию? Зайти к Тацуо и бытовым тоном, каким они обсуждали покупки на неделю, рассказать о том, что с ней случилось?

Те, кто советуют это, обсуждая каждую такую новость, просочившуюся в общий доступ, наивные идиоты. Теперь Сана знала это просто прекрасно. Хотя о таком опыте никогда не просила.

Как они вообще представляют такие рассказы хоть кому-то, если всё, что хочется — чтоб об этом не узнал никто и никогда?

Смех перешёл уже в самый настоящий кашель, и Сана зажала себе рот ладонью.

Если бы завтра предсказание ушастой твари, подарившей ей ещё кое-что, кроме загадочных слов, сбылось, без этой отсрочки на год, и на этот чёртов город свалился метеорит, его сожрали бы Тени или накрыло цунами, Сана была бы не против. Если бы это зависело от неё, например, ей дали бы большую красную кнопку и сказали что-то в духе "если ты нажмёшь на неё, этот город погибнет", Сана бы ударила по ней кулаком.

Вместо этого Сана ударила кулаком по подушке, как только кашель чуть унялся. Ладонь была мокрой от слюны. Живот подводило от голода. Перед глазами всё плыло, но не из-за слёз, а из-за усталости.

Спала она много за эти два дня, а вот высыпаться так и не смогла. Во что её превратили эти полусонные ночи, Сана не знала — смотреть в зеркало было выше её сил. Её и собственные выкрашенные волосы приводили теперь в ужас.

До приезда родителей оставалось ещё пять дней, и Сана пошла на сделку с собой: эти пять дней она проведёт дома, а потом пусть будет что угодно. Под "чем угодно" могло подразумеваться действительно что угодно. Например, на седьмой день затворничества она могла бы привязать верёвку к ручке двери и изучить всю глобальную сеть на тему того, как лучше применять этот способ самоубийства. А, может, родителям дозвонятся на Хоккайдо, чтобы сообщить о том, что эта Сана, эта плохая ужасная Сана пропускает уроки, чем она вообще думает, вы же в курсе, что мы оставили её в школе только из-за вас? Тогда они примчатся раньше времени, и, наверно, всё откроется как-нибудь само.

Учитывая, что свой мобильник Сана выключила, а шнур домашнего телефона выдернула из розетки, чуть не порвав, наверно, так и будет. Но это будет не сейчас, и это хотя бы утешает.

Захотелось пить, и Сана с неимоверным усилием вскинула голову, попыталась подставить локти, опереться. Получилось не с первого раза, и она рухнула обратно на подушку. На второй пошло уже лучше, и она смогла сесть. Потом — встать.

И, качаясь, побрести на кухню, чтобы жадно наглотаться холодной воды, отдающей старым водопроводом.

От крана её оторвал звонок в дверь. Наверно, даже вовремя — ей не дали наглотаться воды так, что в горле булькало.

Сану, оторвавшуюся от крана, охватил ужас. Значит, на Хоккайдо дозвонились ещё вчера.

О том, что у её родителей были ключи, она почему-то забыла.

Второй мыслью было "не открывать". Но ноги сами пошли к двери, руки сами сняли цепочку, сами открыли два замка — верхний на два оборота, нижний на три. Если там, за дверью, стоял тот сталкер и держал нож, Сана бы бросилась на лезвие сама, чтобы это всё закончить.

Ножа и сталкера там не оказалось.

Оказались ночь (или поздний вечер?), свет фонаря и человек, которого она видеть не хотела особенно.

— Ты.

Сана вдруг поняла, что за эти два дня говорит что-то впервые. Говорит хрипло, как будто язык и горло пересохли, хотя воды она напилась до отказа.

Потом она вспомнила, что стоит в двери одетая только в футболку и шорты, и съёжилась, не зная, как скрыться и чем прикрыться. Впрочем, так было бы, даже если она нацепила на себя шубу, которую видела только на картинке — настолько ей не хотелось, чтоб на неё смотрели.

Но этот-то — он же и так видел.

— Уходи.

Сана не знала, зачем прогоняет того, кто, вообще-то, пришёл ей тогда на помощь. Поэтому особо не настаивала.
[ava]https://i.imgur.com/wDq07G4.jpg[/ava]