Даичи идет по коридорам неторопясь, стараясь не растерять покупки. Его шаги мирно попадают в такт музыке из наушников, подаренных вместе с плеером кем-то из находчивых и современных родственников. В его руках – все деньги за последний месяц. Только выраженные в вещах, и оттого еще более тяжелые. Здесь новый свитер для вечно мерзнущего медика, склянки с лекарствами, опять же, медика. Еда, которую ест капризный Кьеширо (иначе не ест ничего), и самая чистая и дорогая вода, потому что от другой брюнет в последнее время начинает аллергически кашлять. И вообще у студента в руках теперь много всяких мелочей, бренчащих, стукающихся и шуршащих друг об друга в больших бумажных пакетах.
Из заднего кармана сползающих джинсов торчит свернутый вчетверо список покупок. Написанный, конечно же, бегущим медицинским почерком. Штаны никак не подтянуть, и их края совсем скоро будут подметать пол. Но Даи не собирается торопиться. Он заглядывает в открытые двери общежития, откуда несется смех или даже, совсем редко, машут руки. Ему девятнадцать, сегодня неучебный день, его жизнь хороша и сам он хорош.
Двери плывут мимо, лестница пройдена и в конце коридора – родная комната. В ушах, еще не привыкших к постоянной музыке, бодро грохочет. Сасакибе облегченно вздыхает. Руки уже слишком давно и слишком бережно держат пакеты, и так хочется их поскорее опустить (и пакеты, и руки). Еще несколько шагов, и можно будет расслабиться наконец. Лечь на кровать морской звездой и потребовать к себе внимания. И, естественно, много внимания. У Укитаке ведь тоже выходной, и единственная его обязанность на сегодня – молча писать свои бумажки и не нервировать кохая. Который, кстати, был выпровожен за покупками самыми убедительными аргументами: надутыми губами и нахмуренными бровями.
Остается пять шагов и Даичи думает о том, что наконец-то пришел. Ками, сейчас он сдаст все свои проблемы в чужие руки и сможет отдыхать. Он вроде и так отдыхал во время своего похода: позволил себе пешие прогулки, разговоры с прохожими и пачку суперновой мятной жвачки. Но он все равно ненавидит магазины и воспринимает их как наказание. Ходить туда в одиночку? Не самое лучшее занятие для вечера субботы. Именно из-за своей нелюбви к покупкам, наверное, он возвращается на час раньше, чем обещал.
Остается три шага и блондин привычно улыбается, чтобы возвестить о себе как всегда бодро и радостно. Чтобы сразу обезоружить. Где-то в его голове уже начинают рождаться шутки, прерывающие вопросы и недовольство.
И дверь он открывает не сразу. С полминуты парень без надежды скребется в молчаливое дерево, но на стук никто не выходит (конечно, ведь Укитаке никогда не бывает настолько мил, чтобы услышать кого-то, кроме себя). Приходится поставить один из пакетов на колено, которое прижато к стене рядом с дверью и изображает полку. Так что заходит он цирковым образом, с помощью ловких рук и толики мошенничества.
В комнате почти ничего не поменялось с того времени, как Даичи ушел. Часы показывают, что, оказывается, прошло всего полтора часа. Все такое привычное. Блондин смотрит на откинутое лицо медика, на растрепанные волосы и соблазнительную улыбку. На неудобную позу, на задранную футболку. Смотрит на его руки, будто нехотя шарящие и прижимающие, на ровные зубы, видные при смехе и словах. Слова Даи не слышит из-за наушников, но вполне неплохо понимает их смысл.
А потом он проходит в комнату, еще крепче прижимая к себе пакеты. И даже наклоняется, чтобы оценить во всей красе задницу их гостьи, целующей медика. Задница, надо сказать, отменная, как и стройные ноги, которыми девушка стремится оплести Кьеширо еще плотнее. Сасакибе даже самому становится жарко от того, сколько страсти в этих доверчивых ласках, которые медик принимает с закрытыми глазами. Хотя блондин не уверен, перекашивает ли его сейчас от восхищения или злости.
Зато он вполне определяется со своими чувствами, когда отпускает пакеты, громко падающие на пол, и объявляет утвердительно:
- Блять! – Причем звучит это скорее не ругательством, а диагнозом, поставленным двум другим шинигами, находящимся в комнате. Да и звучит громче в несколько раз, чем хотелось бы, потому что в ушах Даичи по-прежнему играет музыка, и он не слышит даже себя. А в руку, машинально наклонившись, он зачем-то берет подкатившуюся к его ногам бутылку с водой, будто не решив: захлебнуться ли водой или сразу двинуть по девичьему затылку.

     Скорость света быстрее скорости звука, в нормальном мире и в нормальных условиях. Скорость слов Кьеширо быстрее осознания Йоширо; порой его осознание вообще сильно запаздывало, чаще всего именно в неформальной обстановке, когда он, наплевав на все законы всех наук, находится в двух местах своего сознания одновременно, когда здесь, но не здесь, не с вами. Ему время требовалось на возвращение, на осознание, поэтому действия – инерциальные скорее, рефлекторные. Взять футболку, выхватив из всех слов лишь последние про комнату, и уже только переодевшись, задать робкий вопрос, тягучий: 
     - Эмм, что? – Вопросительно поглядев на свою - Кьеширо – футболку, уже на себя надетую, вопросительно поглядев на девушку, к стене прислоненную, на брата. Все это, бесспорно, напоминало ситуацию из рода «нет времени объяснять, вот моя футболка, возьми банан, спасай мишку, брось меня»; все это на деле было ситуацией «нет времени понимать, одену футболку, возьму банан, спасу мишку, брошу его, а потом вернусь». Собственно, так он и сделал. Только вот находился он теперь – здесь и сейчас, и шаги стали его куда быстрее.

     Пребывание в реальном времени и пространстве всеми мыслями, не помешало ему споткнуться о бутылку, затем о пакет, прошипеть страшное проклятье, но при этом, даже в мыслях не спросив высшие силы, насколько надо быть мудаком, чтобы на входе на самом посторонние предметы в таком количестве были. Он любил Кьеширо, и Даичи он тоже любил, но, что куда важнее, он их знал, и только поэтому вопрос отпал сам собой.

     Тяжелый вздох, подчеркивающий всю тщетность бытия, прежде чем наклониться и поднять бутылку, пакеты, и отставить их в сторону. Тяжелый вздох, подчеркивающий всю бедственность собственного положения, прежде чем принять решение: разобрать пакеты или что произошло?

     Задумчиво склонить голову и привычно начать накручивать темные волосы на палец в каких-то раздумьях. Ладно, хорошо. Пусть так.

     Осторожно проверяет пульс. Как-то даже несколько брезгливо, хотя дело вовсе не в отношении к нему, сколько в собственном образе мышления и привычках, тремя пальцами за запястье взявшись, чуть руку Даичи приподнимает – пульс есть. Значит, ничего страшного. Значит, и на полу полежит. Так даже лучше. Он читал, что это исправляет осанку.

     Теперь возвращаясь к пакетам: с куда большим интересом каждый продукт осматривает, едва ли не до изучения состава, производителя, даты, и цвета упаковки. Кстати, половина покупок остается неоцененная от слова совсем. 

     Содержимое пакетов постепенное занимает то место, где, по мнению Йоширо, разумеется, и должно быть. Хотя, кстати очень вероятно, это самое его мнение противоречит привычкам и мнению Кьеширо, или Даичи, например. Но это, почему-то, не кажется важным. В отличии от личного «кошмара перфекциониста», и легкого беспорядка. Серьезно, еще немного и он примется за уборку. Приводя все в свой порядок. Так, как сделал бы он, если бы тут жил. Одна только проблема – он тут не жил. Но… Зачем-то же его сюда отправили. Может, в этом был какой-то хитрый план, который Йоширо пока не смог раскусить. Что-то вроде подмены. В корыстных целях. Эксплуатации. Еще чего-нибудь. И это было бы близко к правде, не будь тут одного такого большого «но» - девушка. Там была девушка, которая точно так же была бессознания. Но, может, медицинские дела?
     Очередной вздох. От ощущения какой-то подставы.

Отредактировано Ukitake Yoshiro (12-06-2014 15:44:58)

     Падение – всегда своеобразное предательство. Падая – предан не только собственным телом, ногами, но и опорой. В момент падения – все резко и автоматически настраивается против тебя. Но только в этот момент. Уже упав – все возвращается на свои места, дальше земли не упасть. Но когда у тебя из под ног выбивают шаткое равновесие  и ты расплескиваешь на себя воду, которую собирался выпить – это уже совершенно другое. Это едва ли не личное оскорбление, что, пожалуй, несколько хуже предательства собственного организма. И еще это, пожалуй, неприятно больно. Соприкосновение позвоночника и затылка с полом, вызывающее глухой звук – неприятно больно. Что ж, все дело в том, что оно попросту не отличался быстротой реакций и осознание приходило всегда секундой позже; осознание того, что он падает, пришло только тогда, когда он упал; осознание того, почему он упал, еще позже.

          - Что ты делаешь? – Строгий и сухой вопрос, относящийся скорее к тому факту, что он был повален, сейчас задан все с той же задержкой. Он уже не актуален. Это «что ты делаешь» теперь больше к другой ситуации подходит. К той, в которой явно ощущается тяжесть чужого тела на собственном и яростный взгляд чужих глаз.

          Он теряется от такого близкого физического контакта, как-то совершенно отрешенно наблюдая за чужими движениями собственной руки. Это его рука? Нет, правда? Кажется чем-то удивительным. Мозг ведь не посылал ей команды двигаться влево, а теперь вправо. И снова.

          Растерянность во взгляде, полное непонимание. В темных глазах прямо таки щенячье непонимание. Он не понимает, за что его ругают. Он не знал, что так нельзя. Но это – секундное. А после до мозга уже доходит абсолютно все произошедшее. Каждый болевой импульс обработан, каждое ощущение. И из взгляда исчезает абсолютно все. Но это не значит, что такое положение дел им принято. Совсем нет. Это раздражает. Чужие теплые руки на собственном запястье – раздражают. Липко.

          - Какого черта, Сасакибе? – Он уже не говорит, шипит, наконец-то вспомнив его фамилию. Которая, кстати говоря, тихим голосом превращена в одно сплошное шипяшее «С». 
Больше ощущения чужих влажных и теплых пальцев на своей коже, он ненавидел только мокрую одежду, липшую к телу. Влажно, прохладно, противно.

          - Слезь с меня. – Это даже не просьба, требование. И сказано это тем самым тоном, которые подразумевает отсутствие возражений. Любых. Этому надо подчиняться безапелляционно. – Быстро, блядь. – Вместо «волшебного» слова. Он упирается ему в грудь рукой свободной, в слабой попытке оттолкнуть. И при этом смотрит в глаза. У Даичи глаза карие,  теплые. Даже сейчас, в этом совершенно непонятном гневе. А вот у него самого – холодные, безучастные.  Давление рукой на чужую грудь ощутимее становится.  Ему не приятно, разве не понятно? Ему неприятно, что его личное пространство нарушено, даже нет, разрушено. К чертям, до самых оснований. Ему не приятен тон, положение вещей, глупые вопросы, непонятные ему и тон, с которым они задаются. Ему неприятно все. И чем больше он будет находиться в этом состоянии, тем хуже будет. Ему самому, Сасакибе Даичи, и вообще всем. Но переживал-то он, в основном, за себя. Безусловно, отношение с Даичи – это особенное. Это с детства. Это – много прощенного, много забытого, много хорошего. Но. Сейчас   палка не перегнута – сломана. И планка собственного терпения трещит где-то посередине пропорционально тому, как мокрая ткань нагревается от тепла собственного тела. Счет шел на секунды.

Отредактировано Ukitake Yoshiro (20-07-2014 08:51:53)

Сказать, что Даичи просто охренел, это ничего не сказать. Он был в ужасе. Услышав звук открывающейся двери, шагов и обращения к себе по имени, он открыл рот и несколько секунд хлопал вытаращенными на парней глазами, как глупая золотая рыбка, выброшенная на берег.
- Ох ты ж б... - Отчетливо начал Сасакибе, продолжая таращиться на появившегося медика. Сначала блондин испугался того, что Йоширо застал их с Хио в такой неловкой ситуации. Что же теперь сказать Йоширо, который это увидел? Что сказать Йоши, которого он так любил и оберегал от стрессов (и вообще считал хорошим, неиспорченным парнем). В этот момент со студента сошел практически десятый слой холодного пота. - Блин. - А потом вдруг пришло осознание того, что Йоширо - вот он, перед ним, с обслюнявленной шеей (ладно, не совсем обслюнявленной: подумаешь, поцеловали его разок-другой). Потому что, сравнивая два тела, кажущихся одинаковыми, Даичи вдруг понял, что в руках держит не то. Все познается, так сказать, в сравнении. И тут парню совсем поплохело.
Раньше, отходя от действия занпакто, он не заподозрил подвоха, потому что вот она - футболка. Ну и кто бы заподозрил такую подлость? Близнецы же не были дегенератами. Никто бы не подумал, что Кьеширо способен так подставить брата. Никто бы не подумал и того, что у Йоши был такой плоский юмор. Но теперь-то блондин видел. И выражение лица у близнецов было разное, и скорость реакции, увы, тоже была разной. А главное (и как он еще не провалил экзамен по кидо?) рейацу: рейацу была разная. Пусть и не такая разная, как у посторонних людей.
Сасакибе отбросил ножницы, будто те клюнули его в палец, и обежал Йоширо, рассматривая со всех сторон. Он водил над брюнетом руками, не зная, где ухватиться от ужаса. Не хватался нигде, но его жесты напоминали то ли шаманские выпады, то ли попытки мысленно приклеить отпавшие волосы.
Тупой ужас продолжался. Еще какое-то время Даичи мотал головой, пытаясь отрицать ужасающий факт. Или просто пытаясь вытрясти скачущие мысли из ушей, как воду.
- ...Прости. Прости, прости, я не хотел, я не тебя! Прости, извини, Йоши, прости! Я не специально, извини, я не это имел в виду, прости, прости...
И так без конца. Отвлекшись на Кье, блондин подумывал обвинить того. Или, хотя бы, предъявить счет ответственности. Мол, это ты виноват. Но какое там - он был в шоке от самого себя. За всем этим он даже забыл про свою злость на семпая. Ведь сам он был ужаснее в сто раз: подумаешь, что такое блядство по сравнению с его промашкой. Надо сказать, подстриги он правильного, нужного, человека, он бы тоже, конечно, страдал, но гораздо меньше.
А так Даи просто в ужасе схватился за голову, смотря сначала на Йоширо, а потом на его лежащие волосы. Не ожидая ответа, он все-таки обратился к ученому:
- ...Но почему ты молчал?!
Поворот тела к одному Укитаке, ко второму. И мученическое выражение лица. Студент принялся нервно расхаживать по комнате, запутавшись ботинком в волосах. А потом, ища хоть какой-то поддержки, на всех парах направился к Кье. Шокированный, раненый и практически убитый сложившейся ситуацией, он для начала (чтобы выразить те чувства, которые уже были вымещены на неповинном Йоши) испепелил того взглядом. А потом крепко вцепился в чужую руку и уткнулся лицом в переодетую футболку.
- Я не хотел... Я тебя хотел... Я правда не хотел...
Он давно так не краснел. Красными у Даичи были не только уши и щеки, но и шея. В общем-то, наружу и торчали-то только уши. Он ни за что не смог бы посмотреть на подстриженного Укитаке.
Ладно, если бы ученый сразу принялся орать и защищать свою поруганную честь. Но нет, он ведь откровенно притормаживал, и от этого у Сасакибе еще сильнее портилась общая картина ситуации. Он ждал самого худшего. Он не мог сейчас предложить свою помощь и утешения Йоширо - он просто того конкретно опасался. Реакция была непредсказуемой. Поэтому парень цеплялся за Кье, будто жалеть тому следовало Даичи, а не брата.

     Звон от ножниц падающих на пол доносится как-то приглушенно, все будто бы такое зыбкое, ненастоящее. Выдох. Он взглядом следит за фигурой Сасакибе, за его непонятными нелогичными и бесполезными действиями, и так странно почему-то хочется улыбаться. Он же совершенно не может обижаться на него, даже за это. Тем более за это. Пустяк. Ему он странным образом был готов простить все.

     - Ничего. Все в порядке, Даичи. Правда. Перестань. – При всем желании показать именно ему, что все в порядке, а заодно и себе это доказать, произнести это выходит с каким-то до ужаса отсутствующим выражением. Он же, на деле, даже и не знает, что с того. Он ходил с длинными волосами, потому что Кьеширо ходил с длинными волосами, а ему самому как-то даже все равно было, по большому счету. Он не был богатырем, или прекрасной принцессой Рапунцель, чья сила и особая магия заключалась в длинных волосах.

     Так почему же он молчал?
     С ответом он теряется, но когда Кьеширо приходит на какую-то своеобразную помощь, в виде такой неуместной иронии, он даже рад, и готов это ему простить. И даже чтобы Даичи не расстраивать, он говорит, - Точно, - но выходит так саркастично, и он с каким-то странным выражением смотрит в глаза брата. Что это? Упрек? Обвинение? Злость. Все-таки он злился. Это не он молчал.

     И он злится, когда Даичи подходит не к нему, когда он цепляется не за его одежду, а дальше… Что-то екнуло. Вернее даже нет, что-то оборвалось, со звоном лопающихся струн, с треском рушившихся зданий. Резко и сразу. Он даже осознать не успевает. Разве потеря пара десятка сантиметров волос это что-то страшное. Нет. Что вы. Теперь-то он понимал, что это действительно пустяк. Страшное вот. Перед ним. Страшное в улыбке Кьеширо, в его словах, в том, как он обнимает Сасакибе за пояс. 
                    Смятеньем разбита разума ограда.
                    Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.

                    Послушай,
                    все равно
                    не спрячешь трупа.
                    Страшное слово на голову лавь!
     Он стоит, ошалело взирая на этих двоих. Именно так, иначе и не сказать. Хотя, нет, есть более грубое – подходящее- слово, он смотрит на них охуевая. Едва ли рот не раскрыв от увиденного. Но самообладание. Разве что пальцы чуть дрогнули, но он не позволил себе сжать кулаки. Он оставался все под тем же прикрытием «Я Джо - каменное лицо», и как-то сдавленно выдавил из себя какое-то совершенно нейтральное слово, так еле слышно. То ли «ясно», то ли «понятно». Словно бы ему сейчас сообщил, что на завтрак будет каша, или что ему необходимо прийти на работу, или что-то еще из совершенно обыденных вещей, но никак не то, что его брат целует их лучшего друга, в которого, кстати говоря, сам он был давно влюблен. Нет, что вы, совсем нет. Совершенно обыденная вещь. Настолько его не интересующая, что он выходит из комнаты. Молча. И закрывает за собой дверь.

     И тут уже, за закрытой дверью, он прислоняется спиной к стене, закрывая глаза. Ужас. Кошмар. Хочется приоткрыть дверь и заглянуть туда, перепроверить – не показалось бы, а еще хочется найти случайного свидетеля, потому что вдруг собственное зрение снова подведет. Так не могло быть. Это было не честно.

     Минута. Две. Три. Он снова открывает дверь. Взглядом скользит по полу, натыкается на обрезанные свои волосы, поднимает взгляд на Кьеширо.
     - Кьеширо, можно… - Спросить, какого хуя? Ударить тебя по твоему прекрасному лицу? Наорать? – тебя на минутку?

Отредактировано Ukitake Yoshiro (05-08-2014 18:57:56)

                    Я
                    как надвое раскололся в вопле.
                    Крикнул ему:
                    "Хорошо!
                    Уйду!
                    Хорошо!
                    Твоя останется."
     – Именно. – Он кивает так сдержанно, серьезно. – Братья так не поступают. – И дело вовсе не в том что Кьеширо прекрасно знал о его чувствах к Даичи, нет, дело в том, что он узнает об этом спустя почти четыре года. Что он испытывал четыре года какого-то персонального ада. – Зато ты представляющий! Знающий! Замечательный просто. – Сдержать порыв не получается, и он как-то слишком резко всплеснул руками, наигранно выражая радость за брата. – Какой же у меня брат! Я могу тобой гордиться? Мне так повезло! – Он точно так же выплевывает эти слова, как несколькими секундами ранее это делал Кьеширо. Точно такие же интонации, точно такой же голос. – Что я могу тебе сказать? – Слышно возмущение, смешанное со злостью. – Так знаешь, а мне есть что сказать, Кьеширо. Видимо, четыре года было что сказать. – Выдох. – Четыре года. – Повторяет он куда тише на этот раз и опускает взгляд.  – Ты мог сказать раньше? Ты мог сказать раньше. Но ты этого не сделал. Прекрасно зная, что происходит со мной, ты ничего не сделал, не сказал, даже не попытался. Я просто должен был знать. И все. Я бы понял. – Серые глаза внимательно вглядываются в точно такие же глаза напротив, и сейчас ему самому, почему-то, глаза эти кажутся чужими. Перед ним незнакомец. Чужой. И любой порядочный пес начал бы рычать и скалится, да и Йоширо внутри скалит зубы, но снаружи лишь прикрывает глаза, немного нервно проводя рукой по коротким волосам.

    – Он тебя любит. – Это сказано куда тише, с каким-то сожалением, опустив взгляд в пол, словно бы признавая поражение, будто бы волку подобно перед вожаком на передние лапы опускаясь.. – А ты блядь. – Простая констатация факта. Такая же простая, как оглашение диагноза или, например, оглашение времени смерти. – Господи, Кьеширо, какая же ты блядь. – Он снова проводит рукой по волосам и поднимает взгляд. – И всегда таким был. Тебе плевать, что он тебе вручил, кольцо, себя, свои чувства. Ты блядью был, блядью и остался. И после этого что-то хочешь от него. Требуешь, как ты умеешь. Провоцируешь. Зачем ты так с ним? – И словно бы свои чувства и интересы он в этом разговоре не отстаивает, словно бы это совсем не важно было. Или не так важно, как то, что Даичи приходится терпеть из-за Кьеширо, что он переживает. Какое-то совершенно глупое беспокойство и почти альтруистичное желание сделать лучше для него.

    Он даже его умудрялся сейчас провоцировать. Выбивал из него эгоистичное «Да! Хочу!». И только по этому он не говорил ни слова, не велся на эти глупые провокации, не собираясь доставлять ему такого удовольствия, тешить его больное самолюбие. И от этого он тихо шипит, едва слышно, проследив взглядом за кольцом на его пальце:
    – Ты не надо мной поиздеваться решил, а над ним. – Резким движением он хватает его за руку, и махает ей перед его же лицом, как несколько минут назад делал Даичи. – Это для тебя хоть что-то значит!? Дверь закрой. – Резко, и так вышло, что одновременно с Кьеширо. Это всегда забавляло, когда они говорили одновременно, слово в слово, буква в букву, с одинаковой интонацией, и он даже улыбнулся в этому в другой раз, лишний раз почувствовав эту особую связь. Но не сейчас. Сейчас, когда до ужаса не хотелось быть на него похожим, это раздражало. – Я и не хотел. – Безразличие в голове; буря в душе. Он хватает его за рукав футболки, и тянут в сторону, дальше от двери, чтобы после прижать к стене, схватив за грудки.

    – Ты, наверное, не поверишь, и не поймешь, (это тебе не понятие иметь о том, как с парнями спать), что некоторые люди хотят, чтобы другие были счастливы. Так уж сложилось, – что мы с тобой братья,  – что он тебя любит. Так хотя бы его мучить перестань. – Он чуть встряхивает его, не сильно ударяя спиной о стену. – Перестань!

Отредактировано Ukitake Yoshiro (06-08-2014 19:13:04)

ну чтобы потом сразу много не писать. а вы играйте, дети мои. ссорьтесь. еще пару кругов спокойно пропущу

Потрясён. Даичи был потрясён до самых глубин своей жалкой души. И нельзя сказать, что это было приятно, отнюдь нет. Еще немного, и парень занялся бы публичным самосожжением, настолько ярко полыхали его уши. Неловко – не то слово. Стыдно, позорно, ужасно он себя чувствовал. И когда Кьеширо так ласково начал его утешать, он поднял на того глаза, полные горя. В душе ничего не шевельнулось в ожидании подвоха.
И снова его ожидал ужас. Складывалось такое ощущение, что спектакль разыгрывался для него: из всех троих, кажется, блондин психовал больше всех. Даже не нашел слов в ответ, удивленно и виновато таращась на медика. Еще как виновато. Ведь он действительно перепутал тех, кого знал с детства, и позволил себе пару неприятных ошибок. Подумать только, полез с поцелуями! На костер мерзавца.
Рука на его поясе, конечно, была приятной неожиданностью. От медика редко можно было дождаться такой решительной демонстрации чувств. Но у Сасакибе не было моральных сил, чтобы задуматься о том, для чего его так собственнически прижимали. Будто это он –создание, нуждающееся в заботе и опеке, а не наоборот. Хотя сейчас ему определенно требовалась поддержка. Но, как говорится, не до такой же степени. На ногах он еще мог стоять.
Студент шевельнулся, протестуя. Мол, «ну что ты, он и так расстроен…». Зачем еще сильнее добивать брата. Расстроен – это парень мягко описал те чувства, которые, по его мнению, должен был чувствовать подстриженный Йоши. Растрепанный, бледный, спокойный. Еще и так безразлично бросивший свое «ясно», словно хотел убить одним лишь выплюнутым словом. И Даичи был убит.
- Мы давно… Я его... – Блондин наконец отлип от своего «покровителя», раз уж его причастность к отношениям была очевидна. Хотя ситуация была не самой располагающей. Он же только что уничтожил себя как хорошую личность. И как, скажите пожалуйста, такому, как Даичи, можно отдать любимого брата? Конечно, Даи переживал. Он хотел рассказать обо всем другу совсем не так. Он хотел подготовить почву, подготовить ученого, подготовиться, наконец, самому. А теперь только попытался как можно убедительнее кивнуть. И на этом его попытки что-то доказать сошли на нет.
Все это должно было произойти совсем не так! И юмор медика, который прекрасно держал себя в руках, был не слишком-то уместен.
- Он обиделся. - Проводив чужую спину взглядом, Сасакибе окончательно впал в уныние. Даже ласка его не оживляла. Он был подавлен. – Он сильно на меня зол?
Почему Йоши не умеет кричать? Лучше бы он кричал. Это было бы понятным выражением обиды.
- Надо извиниться. - В общем, вы поняли всю глубину раскаяния и ненависти к себе. Оставим эту тему. Когда дверь открылась, и снова показалось знакомое лицо, блондин, собиравшийся сам идти за ученым, покрепче ухватился за своего Укитаке. Ясно. Все понятно. Теперь брюнету будут промывать мозги: «нельзя встречаться с таким ужасным типом, как Даичи».
Но нельзя же не отпустить Кьеширо. Ведь его брату нужна была поддержка. У близнецов всегда лучше получалось успокаивать и утешать друг друга, находя нужные слова. Даичи же, ломившийся через дебри чужой души, как медведь через кусты, не мог этого не признать. И подтолкнул Кье к двери, что-то неразборчиво буркнув в напутствие.
Ну и все.
Он остался один. О, эти секунды молчания и страдания, в которые он растерянно собирал длинные волосы с пола. Прядка к прядке, аккуратно, будто потом хотел вручить копну волос ее бывшему владельцу. Для парика, скажем, или на вязание шарфика. Блондин шаркал ногами по полу и бродил по комнате, старательно прислушиваясь к происходящему за дверью. Слов он уловить не мог, даже приложившись ухом к толстой двери. Но слышал какой-то шум. В один прекрасный момент шум показался ему слишком подозрительным, и он выглянул из комнаты:
- Ребята?..
- Дверь закрой.
В два голоса. Вот так-то. В общем, Сасакибе иногда бывал послушным. Потому что дверь закрыл с внутренней стороны, удивленно рассматривая дерево перед своим носом. Ему показалось, или ребята ругались? Вдвоем Укитаке бывали пугающими.
Да, дела Даичи были совсем плохи. Он гадал, насколько сильно Йоширо на него обиделся. И насколько сильно Кье разделял настроение брата. Это очень волновало парня, он места себе не находил. Так, скромно приткнулся на кровать, начал плести из черных прядей браслет, состоявший из руконгайских узлов, и с грохотом уронил бутылку с водой.
Ожидание приговора – мучительное занятие.