Привычные, доведенные до автоматизма действия. Сначала легкие, почти невесомые касания кончиками пальцев горячей щеки, медленный, слишком томительный спуск к шее, оставляющий после себя красноватый след от острых ногтей.Невидимая глазу, едва уловимая атмосфера, возникающая между ними каждый раз обволакивала, создавая в голове идеальный образ, будто бы замедляя время, давая в полной мере насладиться каждым миллиметром чужой кожи, попробовать ее на вкус, ощутить тепло. Казалось бы, это так мало, такая крохотная часть, но ее вполне хватало, чтобы затем снова разбежаться на неопределенное время. Она оставалась где-то там, глубоко внутри, согревая, когда холодно, поддерживая и помогая не сдаваться в сложные времена. Просто крохотная частичка чужой души, воспоминание и уверенность в том, что как только она начнет угасать, они снова встретятся. Встретятся, чтобы подогреть остывающие угли в сердце, не дать робкому огоньку потухнуть окончательно и выжечь напрочь все лишние мысли.
Поэтому каждое такое "свидание" проходило по одному и тому же сценарию. Никаких лишних разговоров, попыток поделиться кусочком своего быта, вопросов, нежностей. Стирались личности, старые обиды, нынешнее положение дел. Есть только два тела, с небывалым жаром отвечающие друг другу. И если забыть обо всем, оставить все свои проблемы и невысказанные мысли за дверью, то становится так легко касаться, ловить губами непослушные пшеничные пряди, прикусывать мочку уха и ледяными из-за плохой циркуляции крови пальцами развязывать плохо поддающийся пояс, затем запускать их под косоде, надеясь хоть немного согреть и подставлять открытую шею жадным поцелуям. Так легко прикрывать потемневшие от нескрываемого желания глаза и прижиматься, шаря тонкими ладонями по загорелой коже. Так легко. Стоит только хоть на секунду забыть полный заботливой нежности взгляд жены, которая искренне переживает, что ее несчастный трудоголик остается на работе до утра. Забыть кроткие предложения завести наконец ребенка, и смирение, с которым она принимает все его доводы в пользу отказа от этой бессмысленной идеи. И это это мягкое "не перенапрягайся только, не могу поверить, что тебя в таком состоянии оставили дежурить" перед самым уходом. Мелодичный голос до сих пор звучит в голове, стоит только потерять концентрацию и позволить мыслям вернуться домой. Кто он, почему ведет себя так, зачем это все. Ведь прошло столько лет, как долго он еще сможет разрываться между этими "правильно" и "хочу", как долго сможет скрывать. Он прятался всю свою жизнь. Неподобающее поведение, неправильные отношения, запретные желания. Сначала общество, теперь к нему примешалось чувство вины перед несчастной женщиной, любящей его всем сердцем и ждущей. И каждый раз он оказывался в такой ситуации из-за собственных страхов, слабости, неуверенности. Или просто невозможности сказать "нет", оборвав все и тем самым причиняя боль как минимум себе. Слабак.
И поэтому в который раз, освободив привычное, изученное до мельчайших подробностей тело от одежды, он вздыхает так тяжело, ведет прохладными руками вниз, гладя бока и спускаясь к бедрам, практически сразу опускаясь вслед за ними. Он слабак, не может противиться желанию, которое вытесняет все прочие мысли. С каждым движением головы, солоноватым привкусом во рту и избытком слюны стирается чувство вины, постепенно меркнет образ жены, мягкость ее волос и тихий голос. Требовательные, жесткие пальцы в коротких черных волосах не дают передышки, не оставляют времени для размышления о неправильности поступка. И все снова становится легко. Пока гормоны перебивают здравый смысл, рассудок затуманен и не способен на что-то конкретное. Все так легко. А с утра они разойдутся, не проронив друг другу ни слова, каждый пойдет на работу, будет улыбаться сослуживцам и рассказывать, как тяжело ему далась эта ночка, пришлось до самого рассвета разбираться с ошибками в отчетах. Возможно, им даже посочувствуют, может, кто-нибудь особо заботливый вызовется помочь и сделать чашечку чая. А после обычного трудового дня каждый вернется в свой дом, с головой окунется в бытовые проблемы, будет шутить и веселиться, или выяснять отношения и бросаться посудой. Каждый в своем отдельном мирке, которым не суждено пересечься. Уже чертову сотню лет не было этого сопливо-романтического "мы", только эгоистичное и холодное "я". Брюнет даже толком не знал, чем сейчас живет тот, кто был с ним так недолго, тот, кто был и остается для него единственной причиной жить и играть в эту "реальность". Обрывки фраз, слухи и заметки в местной газете, не больше. Возможно, это было слишком сентиментально с его стороны, но у него было достаточно времени, чтобы вдоволь наесться говна, когда-то вылитого на ни в чем неповинного парня. Измены, скандалы, беспричинные обиды, издевки, холодность, расставание "во благо". И где он теперь? Слабый, несчастный, одинокий, живущий по-настоящему только во время таких вот встреч. Жалок, бесполезен, неспособен разобраться даже в собственных чувствах.
Когда, повинуясь чужому беззвучному указу, он перемещается ближе к дивану - чуть ли не единственному представителю мебели в этой скудно обставленной комнате - с губ срывается вопрос, который выдает его с потрохами - Почему все так?

Отредактировано Ukitake Kiyoshiro (28-06-2014 20:46:48)

- Потому что ты этого хотел.
Всего одна фраза. Пять чертовых слов, после которых невозможно дышать. И руки дрожат так предательски, не в силах снова потянуться к загорелой коже, ответить на это странное объятие. Простая фраза, которая отрезвляет лучше ведра с ледяной водой. И тут же в памяти всплывают обрывки, яркие моменты, которые невозможно было вытравить ни алкоголем, ни сигаретами. Да, хотел. Он и сейчас хочет. Расстаться, забыть прошлое, возможно, поддерживать поверхностные отношения, устраивать ужины, выезжать на отдых вместе со своими семьями, помогать с тренировками детей... Боже, да кого он обманывал. Стоит только лохматую светлую голову в толпе, он снова превращался в того двадцатилетнего парня, считавшего, что лучше знает, как для других хорошо, уверенного в своей правоте, окруженного толстой стеной, не подпускавшего никого достаточно близко. И неспособного сказать "нет" шестнадцатилетнему подростку, другу детства, так нежно и мило в него влюбленному. Всего одно слово могло избавить обоих от всей той боли и тяжести. То же слово, сказанное себе уже намного позже, могло бы прекратить встречи. Да, он убил бы себя этим, он "прежний" превратился бы просто в кучку пожелтевших фотографий, несколько записок и щемящее чувство в груди при упоминании чужого имени. Со временем рана бы заросла, ей просто нужен был покой. Но он снова не смог сказать "нет", сдался, бросил борьбу, забыл о мотивах своего же поступка. И теперь они с обезумевшими лицами ковырялись тупым ножом в проклятой ране, чуть ли не наслаждаясь обилием вытекающей крови. Когда-нибудь это его убьет.
Но сейчас... Сейчас он даже рад тому, что лица его не видно. Конечно, к удовольствию примешивается липкое ощущение - он чувствует себя шлюхой, которую сняли на всю ночь. Где-то в уголках разума даже вспыхивает картинка, воображение показывает, что блондин мог бы, уходя, кинуть несколько кан "в благодарность". Однако пара направленных движений заставляют протяжно простонать, жмурясь и сильнее прогибая спину. Все заканчивалось одним и тем же. Тяжелые вздохи, горестные мысли и странное желание умолять, валяться в ногах, сделать все, что скажут, лишь бы хоть немного продлить это время.
"Я разрушаю твою жизнь, из-за меня плакал твой кидо-отряд", "пойми наконец, что у нас не будет ни детей, ни семьи", "тебе незачем страдать из-за кого-то вроде меня, подумай о себе хоть раз" - возможно, скажи он это сто лет назад, сейчас было бы проще. Но он не смог, не смог и восемьдесят лет назад, не может сейчас и вряд ли скажет хоть когда-нибудь. Потому что духа не хватает, потому что страшно. А стоило бы просто все объяснить, попытаться донести свою точку зрения. Но сколько бы он ни старался, наружу не вырывалось ничего кроме "я устал от всего", "ты надоел", "уйди". Даже когда Даичи стоял на коленях, когда умолял, плакал, брюнет не нашел сил обнять его, отвести куда-нибудь и успокоить. Он смог лишь покачать головой и уйти, оставив парня в таком состоянии на глазах у всех. Уйти, с невозмутимым лицом дойти до отряда, закрыть дверь кабинета изнутри и попытаться отравиться. Кто ж знал, что его слабый организм окажется намного устойчивее к химическим веществам. Пришлось самому устраивать себе реабилитацию, а затем как ни в чем не бывало выполнять свою работу. Слабак и неудачник. Не сразу до него дошло, что можно просто жить на расстоянии, наблюдать издалека и оберегать. Но и здесь промах. Он не мог так, жить для кого-то другого, лишая себя всего. 
И снова череда непонятных встреч, ограничения, запреты, сведение все исключительно к физической близости. Он думал, что так будет проще. Так будет легче отвыкнуть. Но почему тогда сердце пропускало удар, стоило услышать это тоскливое "я люблю тебя", и почему так до отвратительного сильно хотелось плакать. А потом помолвка его, свадьба, которую Кьеширо не смог посетить и приглашение на которую до сих пор хранит в ящике стола, в особо сложные времена напоминая себе, до чего он довел их обоих. Форма самоистязания, которая помогала не сорваться и не сойти с ума.
Его просят перевернуться, и он покорно исполняет все. Перевернуться, лечь, встать, сосать, что угодно. Вот только в глаза смотреть не надо.  И поэтому он закрывает верхнюю часть лица тыльной стороной ладони. Так проще снова поддаться желанию, вытеснить все остальное и просто позволять трахать себя так, как ему вздумается. Но перед глазами предательски проносятся картины, которые он предпочел бы выкинуть из памяти. Отчаянье в когда-то теплых глазах цвета карамели и встречный непроницаемый холод, говорящий, что путь в сердце закрыт отныне и навсегда. Слова излишни, но он произносит, плюется каждым перед тем, как уйти: "ты для меня ничего не значишь".
Брюнет пропускает мгновение, когда свободная рука тянется к чужому лицу, интуитивно, желая согреться, почувствовать мягкими подушечками пальцев грубоватую для них кожу. И, поняв это, Кьеширо дрожит, он жмурится, почти вжимая руку в собственное лицо. Он так слаб. Сверху опускается разгоряченное тело, придавливая и накрывая теплом. В такие моменты хотелось просто обнять, хоть на пару секунд забыть о прошедших годах, о событиях и обстоятельствах. Потому что ему больше не было холодно, не было одиноко. Но стоит только убрать ладонь от лица и протянуть оледеневшие пальцы к чужой спине, как его отпускают, садясь.
И фраза повторяется, разбивая на тысячи осколков мнимое счастье, которое имело наглость появиться при поцелуе. Губы еще горят, и Укитаке прикусывает нижнюю, стараясь сжать зубы как можно сильнее. Он не сможет сказать то, что мучило его столько лет. Не сможет. И хочется отмотать время назад, забрать вопрос обратно и постараться забыть обо всех глупостях, оставшихся за дверью. Но это невозможно. И он отворачивается, снова закрывая лицо рукой. - Заботишься о моей спине? Какая тебе вообще разница, - почти вскрик. Невозможность справиться с собственными эмоциями, дрожащие колени и действительно болящая спина. А еще осознание того, как он жалок. Хотелось уползти, сбежать, покинуть это место. Но он ведь не мог. Поэтому, встав с горем пополам, он тут же направился к плотно зашторенному небольшому окну. Ноги предательски подкашивались, а руки совсем не слушались, отказываясь доставать сигарету из пачки. Его буквально трясло, еще чуть-чуть и брюнет готов был упасть на пол. По внутренней стороне бедра текла прозрачная жидкость, создавая неприятные ощущения и заметно охлаждая кожу. Но стоило пару раз затянуться, открывая окно и выпуская дым вместе со спертым воздухом, наполненным смесью пота, феромонов и углекислого газа. - О жене тоже так заботишься? Не трахаешь ее на диване, наверное. Молодец.

Как я до этого докатился? Мысль, которая посещала его в последнее время подозрительно часто. Но обо всем по порядку. Сначала он докатился до развода. Лет шесть прошло с последней встречи, с последнего "нам лучше", да, он предполагал, что "некоторое время" затянется, но не был готов встретиться с последствиями лицом к лицу. Раздражительность, закрепившееся в сознании чувство вины и так удачно находящаяся под рукой жена. Конечно, лучше было бы прекратить все сразу. Точнее, лучше было бы вообще не начинать. Но опомнился он только через каких-то четырнадцать лет брака, когда в один момент проснулся в одиночестве. Нет, она от него не ушла. Милая, добрая и такая терпеливая женщина, она старалась как могла, поддерживала, сносила все психи и беспричинные скандалы. В конце концов, чтобы лишний раз не нервировать, переехала в другую комнату. Наверное, это был первый раз, когда они действительно поговорили "по душам". Первый и последний. Потому что такой прекрасный человек просто не заслуживал такого отношения. Смешно, что осознание этого пришло к 130 годам. Еще смешнее, что к этому времени он уже успел наломать столько дров, что вовек не разгрести. Затем он почти докатился до алкоголизма. Банальный исход событий. Когда вокруг тебя пустота, когда она пропитывает тебя насквозь, вытесняет все, ты не хочешь больше оставаться в этой реальности. И когда ты слаб, выход бывает только один - побег. Можно было, конечно, найти наркотики. Учитывая его положение, свободный доступ к разным веществам, болезненность. Но остатки здравого смысла как бы тонко намекали, что это будет финалом его плохой истории. Поэтому был выбран более дешевый способ - алкоголь. Дом пуст, тратиться на еду, одежду или аренду не было нужно, выводить кого-то в свет тоже, поэтому можно было обставиться ящиками привезенного из Руконгая алкоголя. Пожалуй, он даже слишком любил эту часть общества душ. Там можно было достать все что угодно, все там имело определенную цену. И мало кого волновало что-то кроме денег и твоего положения, да, шинигами там просто не могли отказать. И если Сейретей стремился хоть как-то соответствовать времени, следовать за модой, развиваться и оснащать своих жителей передовыми вещами. То Руконгай дальше двадцатого района даже не помышлял о чем-то подобном. Поэтому при наличии права на свободное перемещение между этими двумя частями одного целого, можно было неплохо разжиться. Раритетный среди шинигами и аристократии табак? Почему бы и нет. Курительные смеси, алкоголь низкого качества, только отвали немного больше денег и подставляй руки. Пожалуй, это был самый счастливый промежуток в жизни Укитаке. Пока раз за разом наедине с бутылкой не стала всплывать одна и та же картина. Правда, виделась она будто со стороны. Фильм, в замедленной съемке с полным эффектом присутствия. Тело у окна выглядит так жалко, так отвратительно, что отлично сочетается с не слишком чистой обстановкой. Если присмотреться, то заметно, как вздрагивают плечи от каждой реплики. Лицо блондина в таких картинах всегда размыто, а слова его будто бы звучат со всех сторон, то затихая, то становясь громче. И только один момент он всегда видел до тошноты четко. То как вместе с закрытием двери это самое тело у окна сползает на пол и бормочет про старые добрые времена. Конечно, лет сто назад никто бы не удивился, притащи Сасакибе задыхающегося друга посреди ночи в четвертый отряд. Никто бы и слова не сказал. Потому что они были друзьями. Смешное слово в смешной ситуации. Лучшие друзья. Они. Да никогда они друзьями, блять, не были. И летит полупустая бутылка в ближайшую стену, разбиваясь совсем как ее временный хозяин. И так каждый раз, пока сердобольная сестрица, начав серьезно переживать за состояние брата, не устроила разбор полетов. И вот он стоит перед зеркалом, дрожащими пальцами касаясь серой кожи, ведя вниз к щетине. И хочется разбить чертово стекло. Потому что оно показывает реальность. Ту, от которой он хотел сбежать. Проклятую правду жизни, где он уже не красавец, а алкоголик. Непростительно исхудавший, серый, помятый, с торчащими волосами и севшим зрением. И выглядит он однозначно намного старше. А прошло ведь каких-то десять лет. Глупости по меркам шинигами, целая вечность по ощущениям самого Кьеширо. "Как я до этого докатился" и долгие годы реабилитации. Порой могло даже показаться, что все наладилось. Что все даже лучше, чем раньше, до всего произошедшего. У него отличные племянники, с которыми он проводит выходные, давая сестре с мужем отдохнуть. Он отлично ведет хозяйство, и даже его холостяцкое жилище выглядит совсем не холостяцким. Когда младший, малыш, тянет за отросшие черные пряди, привлекая к себе внимание, становится даже немного обидно, что он упустил свой шанс завести такого же. Возможно, это бы его спасло. Возможно, отрезвило бы гораздо раньше, удерживая от всей той грязи, на грани которой он находился столько раз. Он ведь мог стать примерным отцом, строить из себя строгого учителя, а на самом деле вспомнить собственное детство, забирать детей на прогулку, играть с ними в саду, катать на плечах и искренне смеяться. Потом советовать книги и помогать с тренировками. Наверное, он бы мог построить по-настоящему счастливую семью, в которой бы царили мир и любовь. Но шанс упущен, жизнь разрушена, а он закоренелый холостяк, потому что все эти милые дамочки, которые готовы раскрыть перед ним сердце и задрать юбку проваливают экзамен на одном и том же месте. Они-не-Даичи. Однако все это осталось где-то в прошлом. В болезненном и темном прошлом, напоминающем о себе парой совместных фотографий и кошмарами. И когда он ведет племянников в парк, слушая радостные рассказы о том, какую они вчера здоровенную лягушку поймали, ни один мускул на лице не дергается, когда стальной взгляд случайно замечает знакомые черты. Пережиток прошлого. Давно уже стоило провести черту. Потому что иначе он просто не сможет двигаться дальше. Но до странности хочется кричать, снова, как раньше, залепить пощечину, пустить слезу и в красках рассказать, что он пережил по вине ублюдка. "Ты сам этого хотел". Тихий вздох, и он снова полностью поглощен рассказом ребятишек. Он счастлив, и он совсем не одинок. У него есть семья, есть друзья-коллеги. В конце концов, у него есть привезенные почти контрабандой сигареты и отличное саке для особенно тяжелых моментов. И больше ничего не нужно.
"И как я все-таки до этого докатился? Где я облажался, мать вашу?!"
Он выглядит чужим на этом празднике жизни, потому что волосы по плечи собраны в хвост, потому что в старых джинсах, потому что из-под рубашки выглядывает не менее древняя футболка, потому что почти всем нет и сорока, а ему гребанных сто сорок семь. Поэтому он старается держаться в стороне от веселья, периодически кисло улыбаясь и потягивая какой-то коктейль через трубочку. Ему знаком этот дом, заочно, конечно, но увидев его, Кьеширо бы честно предпочел оставаться в своей холостяцкой конуре и до последнего биться за право не выходить за ее пределы.
Когда это началось? Наверное, лет пятнадцать назад. Но "счастливому" стечению обстоятельств его снова отправили в академию, временно, конечно, нужно было замещать врача, пока не найдется новый из молодых офицеров или рядовых. И в это время постоянно, да что там, каждый божий день, попадала девчонка с травмами различной степени тяжести. Он как раз тогда пил и всем своим видом отпугивал любые поползновения, но эта девчонка с упертостью барана таранила глухие стены, пытаясь разговорить мрачного медика. И порой у нее даже получалось. А потом его перевели обратно в отряд. И вот, два года назад, в его смену попадает к ним пациент с переломом. Казалось бы, мелочи. Но так как дело было ночью, пришлось самому копаться. И каково же было удивление, нет, каков был шок, когда "пациент" радостно завопил что-то вроде "Ой, это вы! А вы меня помните?!". Хотелось провалиться и оказаться где-нибудь в канализации. Но он ответил, что не помнил. Пожалуй, в этом и была главная ошибка. Девушка слишком активно стала напоминать и вообще приклеилась как банный лист. Вы ровесник моего отца? Ну и что. Вы бывший алкоголик? Это же в прошлом. Вы были женаты? Ну так развелись. Пойти против этого энтузиазма было просто невозможно. Особенно при том, что девушка была буквальной копией своего отца. Те же пшеничные волосы, те же карие глаза, и тот же бойкий характер. Ей было почти тридцать, а вела себя словно ребенок. Так же по-детски обижалась, прощала и искренне верила. Да, и фамилия у нее была та же - Сасакибе. Вот она шутка судьбы.
Он и сам не заметил, как эта "девочка" стала бесцеремонно появляться на пороге, наводить порядок в его "противном и мрачном" жилище. Затем и вовсе выбила себе отдельный ключ путем обид и слез, чтобы иметь возможность приходить и следить за всем, пока его нет. Да что там, он даже собаку завел. От чего был совершенно не в восторге. Зато в восторге была маленькая звездочка, которая потревожила края старой раны, тут же закрывая ее, залечивая так легко и непринужденно, что оставалось только восхищаться. Он и слова не мог сказать поперек, периодически ловя себя на мысли, что ему это нравится. Это как начать жизнь заново. Еще один шанс на исправление ошибок.
И вот он сидит во дворе, куда доносятся отзвуки музыки и гама (боги, откуда у нее столько друзей), когда заявляется сама виновница торжества. Тридцатый день рождения, юбилей и пышный праздник. С родителями она уже отметила, поэтому их быть не должно.
- Киоко, ты уверена, что твоего отца сегодня не будет? - На всякий случай переспрашивает, ставя бокал на небольшой столик возле кресла и протягивая руки к своей звездочке. А звездочка гримасничает, но все же падает на колени к такому старомодному, плохо одетому "господину Доктору", как она его в шутку называла. И даже позволяет себя обнять, пока размышляет о том, что "старичкам" бы здесь было неуютно, фырчит в ответ на напоминание, что он такой же "старичок". Как же он только докатился до такого.

Отредактировано Ukitake Kiyoshiro (24-07-2014 13:46:28)

Не зря спрашивал, знал ведь, что хорошим ничем не закончится. И вырывается тихий вздох, когда становится ощутима чужая рейацу. А чего ты хотел, спрашивается. Подпуская к себе его дочь, позволяя себе какие-то чувства, появляясь в его доме. Это должно было случиться рано или поздно. Поэтому когда послышались шаги, он изо всех сил делал вид, что ничего не происходит. И можно даже коснуться губами ее плеча, позволяя себе поймать чужой взгляд, там, за спиной. Такой эмоциональный, боже, кто бы знал. И брюнет даже слабо улыбается, убирая руки с талии девушки как раз перед тем, как ее бесцеремонно забрали. Удивительно, но отчасти его даже забавляла сложившаяся ситуация. Конечно, что-то внутри уже собиралось противно заныть, но вовремя было удушено. Сколько там лет прошло, больше ста, верно. Но злятся всегда одинаково, стоит только показаться тому, кто сможет вывести из себя.
- О-о, Сасакибе-сан, какая неожиданность, прошу прощения, - Укитаке нарочито тянул слова, произнося каждое почти нараспев своим хрипловатым голосом. Главное - оставаться спокойным. Книга их жизни уже давно закончена и даже успела покрыться толстым слоем пыли. Он здесь совершенно не затем, чтобы пытаться что-то исправить. Но там, внутри, сидит парень, почти мальчик. Он скулит, обхватывает тощими руками колени, кусает пальцы. Призрачный след эмоций, что уже давно перегорели, забыты и стерты отовсюду. Но призрак покоя не дает, он просит, хнычет. Даже при всем желании, эта встреча не могла закончиться хорошо, так почему бы не воспользоваться шансом. - Меня пригласила Киоко, знаете, мы уже два года встречаемся... Милая, не могла бы ты оставить нас с твоим отцом ненадолго? Пожалуйста. - Кажется, эта самая милейшая девушка не собиралась оставлять борьбу против узурпатора в лице собственного отца. Конечно, предпочтительнее было бы поговорить с глазу на глаз, а то кто знает, что уязвленное самолюбие блондина может выдать. Укитаке даже соизволил встать с кресла, он был совершенно спокоен в отличие от семейства перед ним, пожалуй, годы действительно сделали свое дело. У кого-то осталась только злость, а у кого-то налет печали, который не убрать. Он было хотел потянуться к девушке, чтобы хоть как-то успокоить, но живой щит в виде широкой груди тонко намекал, что ему нечего даже пытаться. Что ж.
- Мне не за что вам мстить. Что было, то прошло. Знаете, у вас действительно потрясающая дочь. - Эта "потрясающая дочь" слишком шумела и ничего толком не делала. У нее не было шансов убедить отца или преодолеть стену, подобно которой он разделял ее с Укитаке. Но можно ведь было и просто помолчать. Но он не рискнул сказать что-либо подобное. Точнее, у него язык не поворачивался сказать хоть что-то мало-мальски грубое по отношению к девушке. Только тихие советы или просьбы, не больше. А к нему тут вот так. Да он твою дочь на руках носил, в прямом и переносном смысле, а ты выгоняешь. Не надо так. - Сасакибе-сан, держите себя в руках, а то раздавите еще именинницу, - Он даже покачал головой, имея в виду полыхающую рейацу. Он с легкостью выдерживал все эти наплывы, а вот насчет Киоко даже немного волновался. Слишком уж она притихла за спиной. Воспользовавшись тишиной, брюнет как-то слишком ловко для размеренного и спокойного мужчины, которого из себя строил, подался вперед, кладя руку на плечо "тестя". - Я всего лишь хочу сделать вашу дочь счастливой, - затем, подаваясь еще ближе, шептал на ухо, во избежание утечки лишней информации, - Ну же, Даичи, дай мне побыть счастливым хоть раз.

Когда был кто-то счастлив кроме меня? Например, ты. Хотелось высказаться, встретить отпором поток обвинений в свою сторону, но в нужный момент брюнет обнаружил, что не может ничего вспомнить. Ни хорошего, ни плохого. Пустота зияла на том месте, где еще не так давно был склад воспоминаний. Рассортированные картинки, счастливые и не очень. Этот "архив" был заперт давным-давно в надежде, что когда-нибудь исчезнет сам по себе. Но когда он действительно исчез, уступив место стопке воспоминаний с юной Киоко, мужчину практически охватила паника. Все что он мог - упереться рукой в подлокотник кресла, исподлобья следя за семейной ссорой. Слова были лишними, особенно его. На девушку еще можно было хоть как-то повлиять, но вот отец ее был непреклонен. Как еще не убил на месте.
- И если бы он не бросил меня, наигравшись, - Да действительно, подумай сам. Если бы тебя не бросили тогда, ты бы продолжал вариться в этом дерьме, именуемом отношениями. Без детей, без официального статуса, без нежности. Кьеширо криво усмехнулся, прикрывая глаза и чуть склоняя голову. Что-то действительно не меняется. Поэтому он никогда не хотел оказаться по разные стороны с Даичи. Это могло быть действительно опасно. -... У него в заднице ведро со свистом пролетит.
Здрасьте, приехали. Ну охереть теперь. Спокойствия медика хватало ровно до того момента, когда упомянули его зад. Он делал грязные вещи, ужасные и отвратительные для обычных обывателей. Он вел себя не лучше. Но что-что, а задница его всегда была доступна только одному шинигами. И то доступ этот прекратился больше двадцати лет назад. - Ах ты ублюдок. - Хриплый смех, что был не просто неуместен в этой ситуации, но и совершенно не подходил пустому взгляду, которым Укитаке упирался в чужое лицо. Ублюдок, точно. Ты же счастлив, у тебя все хорошо. Так в чем твоя проблема-то, блять.
Взбешен настолько, что не постеснялся выругаться перед "звездочкой". Он даже было хотел со всей пролетарской ненавистью влепить смачный такой удар по отвратительному лицу, но девушка опередила, одарив отца пощечиной. И этого хватило, чтобы взять себя в руки, сделать пару вздохов, да попытаться вернуть красному от гнева лицу былую бледность. - Киоко, успокойся. Я все тебе объясню. Киоко, прошу тебя, только успокойся, - умоляющий тон, он даже уже было рванул за несчастной, чтобы хоть как-то успокоить, но был пойман за локоть. Да и что можно было объяснить девушке, отец которой весьма недвусмысленно заявил, что ебал ее парня. Очень трогательно. Надо было ему самому сказать. Но разве он мог? Разве смел разрушить представления девочки о ее крепкой и счастливой семье? "Привет, я спал с твои папой последнюю сотню лет, и после секса он шел и покупал тебе мороженое". Ему хотелось тут же разорвать подлеца, искромсать на лоскуты. Только вот беда, что может медик против кидошника? При том, что мечей не было у обоих, второй однозначно выигрывал. И это если не брать физическую силу в расчет. Но гневу это совершенно не мешало.
Попытка вырваться, вторая. Он ведь действительно был слабее. Отряды, в которых не было никакой нужды в физической силы. Но даже при этом он оставался тощим и хилым. При всем желании его с легкостью можно было сломать. Хотя сломан-то он был уже давно.
- Хах, и ты, мразь, смеешь меня о чем-то просить? Ты серьезно? Наговорил дочери всякого дерьма, устроил показательное выступление, придавил ее силой, хочешь установить барьеры. И после этого ты считаешь правильным просить у меня что-то подобное?! - Отчаянье, гнев и обида на весь мир. Ну точно проснулся тот самый мальчик. Несчастный, одинокий. Который хочет быть нужным, хочет видеть свет посреди непроглядной тьмы. И этот свет у него так просто забирают. Так мало того, еще и просят помочь в этом. - Бросили его, жизнь сломали. Ты посмотри на свою жизнь. Разве ты несчастлив?! - Воспользовавшись моментом, он все-таки вырвал свой локоть из чужих рук, не рассчитав силы и едва ли не отправляясь в короткий полет навстречу горизонтальному положению. Он кричал, он то сжимал, то разжимал кулаки, он был на грани истерики, держась на расстоянии от блондина и на полном серьезе готовясь ударить его, если вдруг тот предпримет хоть какие-то действия. - У тебя есть прекрасная жена, двое детей, дом. Разве ты, блять, не счастлив?! Все, о чем ты мечтал. Страдалец. Посмотрите на него, наигрались с ним и бросили. А ты хоть раз допустил мысль, что это ради тебя было сделано? Чтобы у тебя была нормальная жена, дети. Чтобы прятаться больше не приходилось. Так какого хуя ты меня добиваешь сейчас?! - Перегнул палку. Однозначно. Колени дрожали, грозясь подкоситься в самый ненужный момент, да и всего его трясло как при лихорадке. Безумно тошнило, а в висках отбивал такт ускорившийся пульс. Ни дать ни взять, сейчас в обморок грохнется. Но даже в таком состоянии он попытался ударить обидчика. Именно попытался, потому что промахнулся, тут же сжимая свое же запястье левой рукой. Он ведь так хотел быть спокойным. Держаться до последнего. И, если понадобится, наоборот вывести из себя Сасакибе, заставить того показать себя с плохой стороны, а самому выглядеть бедной и несчастной жертвой. Так какого же хрена он творил, задыхаясь в истерике, не в силах смотреть в чужие глаза. Слишком ужасающим было последнее выражение, пойманное в них. - Я нашел свет... Она могла бы помочь... Почему же... Почему ты... Отпусти...

- Оставить тебя?! Да с радостью! Если бы я только мог. - Последнюю фразу от произнес на выдохе, все же находя в себе силы выпрямиться и сложить руки на груди, как будто этот жест защитил бы его от потока слов со стороны блондина. Раз, два. Закрыть глаза, абстрагироваться. Вдох-выдох. Три, четыре. Слова не могут ранить того, кто знает все, что ему скажут. Принять себя таким. Отпустить. Пять, шесть. Выдох-вдох. Обвинительные речи не достигают сознания. Выбиваются лишь отрывки, бессвязные слова, из которых сложно составить цельную картину. Семь, восемь. Удержать внутри, повесить замок на все, что может только навредить. Глубоко дышать, игнорируя хрип в легких. Еще чуть-чуть, нельзя скатываться обратно, он проделал огромную работу над собой. И должен это показать. Потому что иначе... Иначе он останется именно тем, кого так хорошо знал Сасакибе. Девять, десять. Пуль все еще учащен и отдается в висках пульсацией, которая только усугубляет головную боль. Колени все еще подрагивают, а руки и вовсе дрожат. Но он больше не задыхается, его не тошнит, и он не готов валяться в чужих ногах, хватаясь за спасительный круг. И вырывается общая оценка ситуации охрипшим от крика голосом: - Иди ты нахуй.
Но его сиротливый и мечтающий быть грозным посыл потерялся среди бушующих словесных потоков, ничего не замечающего Даичи. И это ему советуют дамские романы писать? А сам-то хорош. "Все для нее". И с матерью ее живу, потому что мама девочке нужна, и братика ей сделал, чтобы было с кем возиться. Столько вложил. Да, отлично постарался, что девочка выросла твоей копией настолько, что имела неосторожность симпатизировать тому же шинигами. Смешно до усрачки. Вот только Укитаке не смеялся, подкашливая в кулак и исподлобья наблюдая за представлением. Хотя, пожалуй, он сам был не лучше. Действительно жалкий. Даже успокоив разум, тело продолжало "выходить из строя", предательски подкашивались ноги, временами прошибал холодный пот, в ушах звенело. Кьеширо бы сказал, что у него отравление. Вот только травиться было нечем, кроме грязи, которой эти двое обильно поливали друг друга.
- ПАСТЬ ЗАКРОЙ, пожалуйста. - Почти вежливо, почти с улыбкой, почти как раньше. Вот только взглядом он явно намеревался прожечь что-то в крепком теле. Ну или мысленно представлял, как расчленяет его. - Хоть бы раз с дочерью нормально поговорил. Она тебя боготворит. "Папа то, папа это". Как жаль, что у "папы" не так много времени, чтобы просто сесть и пообщаться с дочкой. Узнать о ее жизни, например. - После срыва, так называемого рявканья, голос Укитаке и без того хриплый делался только тише. Кого он пытался учить. У него никогда не было своих детей, никогда не приходилось их воспитывать или видеть, как они превращаются в подростков, а затем и в молодых, состоявшихся ребят. Кого он мог учить. Но разве думают об этом многие, раздавая советы? Нет. - Сейчас же пойду и соберу ее. - Импульс, порыв. Он даже голос повысил, будто бы пытаясь поддеть и без того доведенного до предела кидошника. Смешно. Истинное ребячество. Осталось только показать язык и сказать "бе-бе-бе", убегая в сторону дома. Но вместо этого брюнет тяжело вздохнул, останавливаясь и как-то грустно смотря. - Я изменился, Даичи. - И хочется сказать, что пока блондин "выкарабкивался" и строил семью, он сам рушил все, к чему прикасался. Но каждый раз останавливался. Развод, бутылка, попытки суицида. Но последние годы ведь все действительно по-другому. Он нянчится с племянниками, общается с коллегами, не задерживается допоздна, не позволяет себе вредных привычек. Даже ремонт дома затеял. Но этот призрак лжеца, изменщика, убогого и истеричного эгоиста. От него не сбежать, его не стереть просто так. Поэтому приходилось лишь просить о понимании. Просить немного доверия. Он даже хотел это озвучить, когда очередное заявление со стороны блондина прервалось кашлем. Слишком знакомым, чтобы быть правдой. Так ведь не бывает, да? Генетически передающееся заболевание никак не может оказаться у кого-то постороннего. В то время как сам Кьеширо замечал улучшения. Да что там, в последние лет десять он даже перестал по ночам задыхаться, пытаясь выблевать собственные легкие. Но это никого не смущало. Потому что отец его тоже не кашлял так часто, хотя, говорят, в молодости вообще беда была. Болезнь странная, не поддающаяся описанию или лечению, поэтому сам медик предпочитал верить в то, что она проходит. Сама. Ну а как иначе. Когда лечишь других, свое здоровье уходит если не на второй, то даже на третий план. И ты знаешь все последствия, поэтому не боишься. Наверное, даже если бы ему сказали, что он умрет через неделю, он бы спокойно пошел на работу, подправил документацию и передал свои дела кому-нибудь другому. Потому что нет страха, когда тебе все известно. Но здесь все обстояло гораздо сложнее. Его проблема привычна. Это как любимая мозоль, к которой привыкаешь настолько, что перестаешь ее замечать. А вот кашель Сасакибе действительно пугал.
- И давно? - Пришлось прокашляться, чтобы выправить севший голос. Лишь бы дрожь не заметил. Это было похоже на огромный лабиринт. Сколько бы ни прошло времени, сколько бы ты ни старался, тебе не выбраться. Десятки, да уже сотня лет миновала с попытки окончательно и бесповоротно расстаться. И все равно их сталкивает, что-то держит. И выходят из себя как дети при виде друг друга, и оскорблениями бросаются, надеясь ударить побольнее, разве что еще кулаками не машут. Хотя Укитаке пытался. Еще и болезнь одна и та же. А он ведь только понадеялся, что все решится. Что он свободен. Что им удастся хоть когда-нибудь наладить отношения хотя бы до уровня приятелей. Почему все раскрывается в такой момент. Что за издевательство, судьба?!
Он стоит на месте, сверля взглядом мужчину и не решаясь развернуться и направиться обратно в дом. Его не страшит чужой гнев, угрозы или еще что. И как-то печально становится на мгновение. И даже хочется сдаться, но ноги сами ведут. Шаг, второй, третий. Не так далеко было до ворот, но расстояние казалось вечностью, когда ты идешь без причины, когда колени все еще дрожат, и идти как-то не получается вовсе. - Ты тоже думал, что я просто отличаюсь от скучных сверстников? Что я окружен тайной? Глупости говоришь. Она меня первый раз встретила, когда я еще пил. - Тихий голос и взгляд настолько несчастный, что дальше действительно некуда. Потому что если он сейчас пройдет через эти ворота, то его больше не смогут так легко достать из ямы, в которую он собирается себя загнать. Потому что смысла больше никакого не будет. Зачем им дана вечная жизнь? Это проклятье. Никто не может быть счастлив всегда, а вот страдать можно очень долго. Еще шаг, подойти вплотную, поравняться с мужчиной. Смешно, но ведь выглядели они совершенно как раньше. Сотня лет - ничто. Вот только в плане пережитого даже этот вечер мог наполнить пару десятков лет. - Обещаю, что не буду сопротивляться. Можешь даже прийти ко мне сам, если будет совсем невмоготу. - Слабая улыбка, и он встает на носки, чтобы дотянуться. Чтобы закрыть уставшие глаза, и вытянуться как струна. Чтобы коснуться дрожащими губами чужого лба, приходится опереться ладонями на плечи. Но после этого Укитаке отступает. Его по-прежнему трясет, но ему кажется, что это не так уж и заметно. Он зол, он даже готов ненавидеть Даичи за все, что было с ними за последние сто лет. Но ведь сам он был виноват не меньше, да даже больше. И сейчас, до странного легко было принять любое отношение к себе. - Милк, просто дай мне шанс все исправить.

Отредактировано Ukitake Kiyoshiro (29-07-2014 16:52:36)