Этой ночью для разнообразия О-ни была не там.

В "не там" входило всё, кроме территорий двенадцатого отряда, где ей разрешалось приводить себя в форму. "Приведение себя в форму" заключалось в нерасторопном собирании самой себя из ничего, из подручных материалов, из белковых и не очень структур. Чтобы она не мешала никому, лежа малоаппетитной мясной кучей, ей запретили делать всё это где-то ещё.

Но она всё равно делала это не там, не утруждая себя объяснениями, почему. Почему она лежит под кроватью в чьём-то доме, почему её опять убили, почему ей вообще взбрело в голову выйти куда-то за пределы привычного мирка, почему, почему, почему. Насколько сильно она промахнулась в огромном, почти бесконечном не там, она тоже не думала.

Сознание, привязанное невидимой якорной цепью к несуществующему телу, в таком состоянии могло думать только о более насущных вопросах. О том, что просыпавшееся из пачки печенье, забытое за кроватью, как нельзя кстати. О том, как много органических конструктов в этом месте, включая завалившиеся сюда же, под кровать, использованные бумажные платки. О том, что она тут недолго, но у неё уже есть рога, мягкая пока голова, обтягивающая мозг без черепа, щупальца, которыми можно подгрести к себе печенье, что-то ещё между головой и отростками, у чего нет названия.

О-ни похожа на Psychrolutes marcidus, только с щупальцами и рогами. Psychrolutes marcidus, который выкладывал узор из печенья прямо на своей голове и буквально ощущал, как запылившееся лакомство всасывается внутрь, сквозь плотную кожу к мозгу, расщепляясь по пути на такие важные компоненты. Она могла делать это и без печенья, но это было бы долго, и, конечно же, скучно.

Последнее печенье, разломившееся то ли от времени, то ли ещё при падении, бережно уложено прямо между прорезавшимися рожками, каждый кусочек, каждая крошка. Сейчас, когда печенье кончилось, она уже не похожа на Psychrolutes marcidus, раздавшись в размерах и изменившись в форме. Как именно изменившись, она пока была не способна оценить.

Во-первых, здесь темно.

Во-вторых, у неё всё ещё нет глаз. Возможно, это как-то влияет на предыдущий пункт.

Печенье всосалось внутрь, прорезав тишину хлюпающим звуком. То, что было О-ни, удовлетворённо растеклось по полу, снова изменив форму. Словно расслабилось, ощущая, как переваривается последнее, что было пригодным для поглощения, и наслаждалось этим сладким мгновением ложной сытости.

На месте поглощённого печенья, между рогами, проклюнулся глаз — прямо так, без усложнений в виде век и прочей декоративной шелухи. Ещё минута ушла на то, чтобы соединить зрительным нервом нужные места. Ещё две — чтобы привыкнуть к уровню освещения.

После короткого осмотра глаз лопнул, придавленный складкой кожи, растекшись по лбу месивом из разорванной склеры, лопнувшей сосудистой оболочки и неизвестно чего ещё.

С точки зрения О-ни не произошло ровным счётом ничего особенного. Вкус собственного глаза, впитываемоего кожей, ей понравился настолько, что, будь бы у неё язык, она бы облизнулась.

Надо будет попробовать потом опять.

Ещё через полчаса у неё уже было почти всё, что требовалось.

Кое-где ещё торчали щупальца, недоставало одной ноги, успели затечь свежесозданные мышцы, но она, пожалуй, чувствовала себя прекрасно. Хотя бы потому, что теперь сознание было внутри, а не где-то ещё — тоже "не там".

О-ни протянула руку к собственной глазнице, врезалась ногтями куда-то внутрь, под подрагивающее от буйства рефлексов веко, вошла поглубже и с силой дёрнула. Боль была ни с чем не сравнима — ведь глаза наживую ей пока ещё не выдирали — но обыденна настолько, насколько может быть обыденна боль для того, кто не раз умирал.

Ниточки оборванных нервов тёплыми червячками скользнули по щеке вниз, ко рту, следуя за рукой над лицом. О-ни засунула собственный глаз себе в рот и облизала пальцы.

Солоновато, скользко, с привкусом крови.

По консистенции — как желе с кусочками чего-то ещё.

Пока выдранный глаз восстанавливался, О-ни перекатилась на живот и подползла поближе к краю своего убежища. Пощупала щупальцем на левой руке, торчащим из запястья, покрывало, поползла им вверх, отыскивая ещё что-нибудь.

Например, вторую пачку печенья.

Вместо этого она нашла чью-то ногу, обвившись вокруг её щиколотки, тронув влажной теплотой там, где протекала под кожей вена, и ускользнув обратно под кровать. Такие существа — не печенье. Их поглощать совсем нельзя. Вообще. Не то что бы её волновали запреты.

Теперь вместо щупальца из-под кровати показалось лицо — то самое, с пустой глазницей и испачканными в крови губами.

О-ни хотела попросить печенья. Возможно, даже вежливо — если ситуация сложится так. Возможно, просто забрать то, что будет.

Отредактировано O-ni (04-05-2018 04:38:40)

О-ни моргнула одним глазом. Второе веко судорожно дёрнулось и прилипло к кровавой ране, которую из себя представляла вторая глазница, но это всё глупость и неважно. Глаза восстанавливаются чуть дольше, чем пара пальцев, но восстанавливаются неизбежно. Для неё оба отрезка времени не значат, впрочем, всё равно ничего.

Не то что бы ей вообще когда-либо нужны были бы глаза.

Шорох одеяла она не просто услышала — уловила всем, чем только могла. Увидела перепуганное лицо, с которым её разделяло не так много сантиметров, чтобы даровать той, что сидела сейчас на кровати, необходимое чувство безопасности. Все мыслимые и немыслимые последствия того, что она натворила, пронеслись в голове быстрее, чем могла восстановиться хотя бы половина глаза.

О-ни ухмыльнулась так, будто нашла не просто пачку вожделенного печенья, а целый грузовик. Возможно, не с печеньем даже, а с холодильной камерой, полной мяса. Такие бывают тоже, уж она-то знала.

Не надо думать, что она не понимала, с кем имеет дело — уж человеческого ребёнка она могла отличить от любых других жизненных форм. Человеческий ребёнок, что иронично, не сильно отличается от ребёнка шинигами или там арранкара, разве что родители (две жизненные формы, давшие ему начало) уступают по силе двум вышеперечисленным. Это не значит, что, если у этого ребёнка есть родители, они не кинутся на его защиту, просто, возможно, О-ни сможет выйти из ситуации с минимальными потерями.

В любом случае, обычно дети орут. Эта не орала, только пыталась всем своим существом отодвинуться от того края, где торчала голова О-ни.

О-ни чуть усилила впитывание собственной крови, заставляя кровавые пятна на щеках, губах и щупальце, пожёвываемым ею с некоей ленцой (и когда только успела?), раствориться так же быстро, как испаряется вода с нагретой поверхности.

Окончательно добивая человеческого ребёнка, в доселе пустой глазнице О-ни выскочил новый глаз с достаточно громким хлюпаньем. Глаз несколько раз повернулся, занимая положенное место, и на этот раз О-ни моргнула обоими глазами сразу.

— Чшшш.

Вышло настолько неразборчиво, что О-ни сама не поверила, что пыталась призвать человеческого ребёнка к тишине, а не напугать ещё больше. Надо было достать изо рта щупальце, что ли.

Вместо этого щупальце отскочило от её руки, как отброшенный ящерицей хвост, и О-ни втянула его в себя как огромный комок пасты.

Теперь она — нормальная. Отсутствия ноги не видно с такого ракурса.

Человеческий ребёнок не должен заорать.